Джефферс, за весну и лето, и к осени ее прелестные кудри почти доходили до плеч, правда, к тому времени Курт не мог их увидеть.
Скоро они с Бретт стали проводить всё время вместе, и так как они были примерно одного возраста, то не могли не подружиться, подумала я с недовольством, хоть и были такими разными. На самом деле позже я узнала, что Бретт значительно старше, и это объясняет, почему Джастина попала под ее влияние, а не наоборот, – но я должна признать, что это было хорошее влияние, по крайней мере в отношении ее внешности.
– Что это вообще такое? – спрашивала Бретт – сама я не осмеливалась, – когда видела Джастину в одном из мешковатых нарядов, которые та пристрастилась носить. – Это из шкафа матушки Хаббард?
Нарядом матушки Хаббард называлось свободное платье, которое носили некоторые викторианские дамы: оно закрывало их до самых пят и позволяло избегать корсета, сравнение Бретт было преувеличением, но не таким уж и далеким от правды! Сама Бретт, конечно, выставляла свою красивую фигуру напоказ при каждой возможности. Я думала, что Джастина пряталась и выбирала простоту и комфорт из-за стыда и неприятия себя, а всё потому, что я сама так себя чувствовала. В глубине души я боялась, что не смогла сделать что-то очень важное в отношении женственности Джастины или, что еще хуже, непреднамеренно сделала с ней то же самое, что было сделано со мной. Я выросла с отвращением к своему телу и относилась к женственности как к инструменту – корсету, – с помощью которого можно не видеть отталкивающих фактов: для меня было также невозможно принять уродливое в себе, как принять любое другое уродство. И такая женщина, как Бретт, сильно раздражала меня, и не только потому, что она наслаждалась самообнажением, но и потому, что я чувствовала в ней способность – пусть и без злобы – обнажить другого. Поэтому, когда однажды в кухне она подкралась сзади к Джастине и, смеясь, схватила ее платье за подол и натянула ей на голову, выставив молодое тело моей дочери в одном нижнем белье на всеобщее обозрение, я была уже готова дать ей понять, что ее игра окончена.
– Как ты смеешь? – закричала я: я хотела сказать ей это с первого дня знакомства. – Да что ты о себе возомнила?
Джастина издавала приглушенные звуки, которые, как я вскоре поняла, были смехом, но всё равно я была зла и расстроена, как будто Бретт безжалостно обнажила мое собственное тело.
– Прошу прощения, – сказала Бретт, слишком сильно приблизив хорошенькое, полное раскаяния лицо к моему и положив в знак примирения свою руку на мою. – Это было слишком смело?
– Мы не все здесь эксгибиционисты, – сказала я злобно.
Джастина же совсем не злилась на Бретт после этого инцидента и даже разрешала ей иногда называть себя матушкой Хаббард, что тайно злило меня до тех пор, пока я не поняла, что мешковатая одежда куда-то делась и моя дочь меняется. Как-то днем я вышла из дома и увидела две фигуры, сидящие на траве, и на мгновение мне показалось, что я их не знаю – две свежие, смеющиеся молодые женщины, которые подставляют руки и ноги яркому солнцу, как нимфы на заре мира, приземлившиеся на нашу лужайку!
– Бретт хочет научить меня ходить под парусом, – сказала вскоре Джастина. – Думаешь, Тони разрешит нам взять его лодку?
– Лучше спроси его сама, – сказала я. – Ты уверена, что она знает, что делать? Это не то же самое, что ходить на моторной лодке по Средиземному морю. Думаю, он будет волноваться.
– Она в одиночку прошла Атлантику! – взорвалась на мои возражения Джастина. – В Нью-Йорке даже была выставка фотографий, которые она сделала в путешествии.
Я едва сдерживала себя, чтобы не разоблачить фантазии Бретт и не вынудить Джастину признать нелепость ее рассказов, но мне показалось разумным дождаться, пока факты сами всплывут на поверхность. Я предоставила Тони возможность нанести Бретт поражение, но втайне чувствовала себя виноватой, что позволила Джастине привязаться к человеку, который врет и превозносит себя, и была огорчена тем, что Л привез ее к нам без приглашения.
– Она умеет управляться с лодкой, – к моему огромному удивлению, сказал Тони, после того как я заставила его пойти и поговорить с Бретт. – У нее есть сертификат. Она мне его показала.
Это был международный сертификат, Джефферс, который, как оказалось, давал владельцу право быть капитаном больших яхт в любой точке мира. Что уж говорить о нашей старой деревянной прогулочной лодке! Джастина всегда любила выходить в море с Тони, хотя сопротивлялась попыткам научить ее управлять лодкой. Думаю, не совру, если скажу, что она сомневалась, что взрослые в ее жизни способны ее чему-то научить, даже Тони. Но еще она не видит смысла учиться, сказала она, так как у нее вряд ли будет своя лодка, и Курт, казалось, укрепил ее в этом мнении, в котором страх маскировался под здравый смысл или презрение. Я была уверена: он думал, что, если Джастина научится управлять лодкой, она однажды просто сядет в нее и уплывет от него! Так они c Куртом, казалось, отворачивались от риска и приключений. Но сейчас я видела, как она начинает бунтовать против этих предписаний, хотя в душе я смирилась с ними и с тем будущим, в которое они обещали ее заключить.
Я пытаюсь сказать, Джефферс, что, наблюдая за тем, как Джастина начинает отделять себя от Курта и ставить под вопрос его власть над ней, я странным образом чувствовала, что она обгоняет меня, как будто мы участвовали в забеге по одному и тому же маршруту в разное время, и в том месте, где я фатально упала, она рванулась вперед с ловкостью и силой, превосходящими мои, и побежала дальше. Сходство, которое я видела между Куртом и ее отцом, было поразительным продуктом моего бессознательного, потому что ее отца я боялась и видела в нем нечто большое и угрожающее, а Курта считала навязчивым и слабым. Но Курт не был слабым: мужчины никогда не бывают слабыми. Одни признают свою силу и используют ее во благо, другие способны сделать свою жажду власти привлекательной, а третьи прибегают к обману и потворству, чтобы справиться с эгоистичностью, которой сами боятся. Другими словами, если Курт был слаб, то отец Джастины тоже был слаб, и именно это показал мне случай с фотографией. Власть во многом заключается в способности видеть, насколько охотно другие готовы отдать ее тебе. То, что я приняла в Курте за слабость, было той же силой, что портила мою жизнь все эти годы, и даже теперь я распознала ее только по ошибке.
Эти первые недели с приезда Л, пока Тони занимался системой полива, Бретт вторгалась в нашу жизнь, а жаркая погода держала нас в своего рода рабстве, были сродни антракту или перерыву, а перемены, которые происходили, были похожи на смену костюма и декораций за кулисами. Я же была единственным зрителем в партере: я будто смотрела не в тот конец телескопа и видела происходящее с большего, чем обычно, расстояния, возможно, потому, что сама не была в центре чужого внимания. Такие периоды могут восприниматься как приближение смерти до тех пор, пока не вспомнишь, что представление не может состояться без зрителей. Но я осознавала, что место рядом со мной, где должен был сидеть Л, пустует: я-то думала, мы могли бы смотреть этот спектакль и пытаться понять его вместе. Мое разочарование и огорчение сдерживала надежда, что скоро он проявит себя.
Тони был так занят шлангами, что у него не было времени посадить рассаду, и мне пришлось предложить ему свою помощь, хотя я это не люблю. Не из-за лени, а, скорее, из-за чувства, что в моей жизни слишком много практических задач, так что, если я добавлю еще хотя бы одну, баланс будет нарушен и придется признать, что мне не удалось жить так, как я всегда хотела. Проблема заключалась в поиске чего-нибудь, что можно положить
