самосудом, допускавшимися белыми, отсрочили надолго свой побег, а многие — и вовсе отказались от него.
Действительно, офицеров, перебегавших к белым, немедленно арестовывали и сажали в концентрационный лагерь. Их там мучили бесконечными допросами, не лучше, чем у красных, и часто расстреливали. По некоторым слухам, был расстрелян даже сын генерала Брусилова[1395], недолго командовавший одним красным полком. Разительным примером был также Генерального штаба полковник[1396] Ролько. Он командовал у меня, в IX армии, четырнадцатой дивизией. В 1919 году, при общем отступлении IX армии, он перебежал к белым; он рассчитывал свой оперативный боевой опыт, приобретенный у большевиков, поставить на службу белым и всецело подчиниться белому командованию. Но он ошибся: измученный четырехмесячным следствием и бесконечными допросами, он, наконец, был предан военно-полевому суду и лишь мои показания и заступничество спасли ему жизнь. Оправданный, но выброшенный за борт без права участия в Белом движении, Ролько поступил простым матросом на торговое судно в Константинополе и в 1920 году, разочарованный, надорванный и изверившийся в судьбе, он решился на отчаянный шаг — вернуться к красным.
Так белое командование бичевало и отталкивало от себя тех, кто шел к нему навстречу с открытой душой и чистым сердцем, горя желанием бороться против красных. И таких офицеров, схваченных и посаженных в концентрационные лагеря, насчитывалось около тридцати тысяч!
Одно время я сам колебался — бежать или нет. Прибыв в штаб Южного фронта с определенным намерением не служить, а бежать к белым, я не решился посвятить в свои планы моего товарища по Николаевскому кавалерийскому училищу генерала Носовича, бывшего в распоряжении главкома Сытина. Оригинально, что генерал Носович сам в это время задумал бежать к белым, но не решался открыть свою тайну мне.
Я просил генерала Носовича назначить меня на Кавказский фронт, откуда, я полагал, легче было устроить побег к белым.
В тот период Гражданской войны Кавказский фронт был развит очень слабо. XI армия насчитывала семьдесят пять тысяч штыков и сабель и была растянута более чем на 240 километров, а XII армия была еще в зародыше, только что начав формироваться. Чтобы попасть в XII армию, нужно было проехать на автомобиле по астраханским степям, откуда можно было взять любое направление и скрыться в горах Северного Кавказа. Меня непонятная сила тянула на Кавказ, где были свободные просторы, широкая возможность всяких случайностей и совершенное отсутствие контроля со стороны большевиков.
Генерал Носович обещал мне ходатайствовать обо мне, но предупредил меня, что Революционному совету нужно говорить правду.
— Не забудь, — сказал он, — что в Совете сидят люди, имеющие за собой богатое криминальное прошлое, до каторжников включительно. За малейшую оплошность и ложь они, не задумываясь, пустят в расход кого угодно. Я сам сидел у Ворошилова[1397] — командующего X армией — в тюрьме на барже целых две недели и едва унес оттуда ноги[1398].
С этими словами он открыл дверь в большой зал, где важно восседал за большим столом, покрытым красным сукном, весь синклит Южного фронта, во главе с командующим, генералом Сытиным.
Мне предложили сесть. Начался перекрестный допрос, продолжавшийся сорок минут. Особенно подробно расспрашивали о моей службе в Главном управлении Генерального штаба VI армии[1399], защищавшей Петроград. Был тяжелый момент, когда я чуть не попался при расспросах о Кавказе:
— Почему вы так рветесь на Кавказ? — спросил Ходоровский.
Я неосторожно ответил, что хорошо знаю этот край, хотя в действительности там никогда не был.
Самые казуистические вопросы задавал Шляпников:
— А вы знаете, что для того, чтобы попасть в XII армию, нужно проехать несколько сот километров по территории, занятой белыми? — спросил он. — Вы не боитесь попасть к ним в плен?
Вопрос был очень щекотливый. Я понял, что настаивать на командировке в XII армию — значит приоткрыть свои карты и сразу же вызвать недоверие Совета. Поэтому я ответил, что не учел конъюнктуры и отказываюсь ехать на Кавказ, предпочитая оставаться в IX армии.
Совету мой ответ, очевидно, понравился. Они предложили мне подождать две-три недели.
— В данный момент организуется караван для отправки в Астрахань. Он будет состоять из восьмидесяти автомобилей и сильной охраны, — сказал Шляпников. — А пока вы отправляйтесь в штаб IX армии в городе Балашов.
Я согласился и, забыв петроградскую травлю, со спокойным сердцем отправился в город Балашов.
В штабе IX советской армии
7 ноября я прибыл в штаб IX советской армии под командованием Егорова[1400].
В мировую войну Егоров был в чине полковника на Юго-Западном фронте. Ему было 49 лет[1401]. Во время общего развала фронта он приспособился и стал временно командующим пехотной дивизией. После большевицкого переворота — тотчас же объявился у большевиков. Немного выше среднего роста, плотного, коренастого сложения, он имел очень добродушное и симпатичное лицо. Внешний его вид не соответствовал стремлению повелевать и приказывать. Он был всегда в хорошем настроении, весел, вежливо и даже с некоторой лаской обращался с подчиненными. Небольшую бородку он носил в виде бакенбардов — на две стороны. Он был похож скорее на добродушного хохла, чем на командарма. Одевался он довольно неряшливо: брюки-галифе и засаленный френч сидели на нем мешковато. На улице и в помещении он неизменно носил солдатскую шинель и старательно почесывался: насекомые, очевидно, не давали ему покоя.
Оперативные решения Егоров выносил с молниеносной быстротой, однако часто невпопад. Немножко боевого опыта — нахватался в мировую войну, — немного стратегии и тактики, побольше нахальства и смелости — и план Егорова был готов. Удивительно, с какой беззастенчивой смелостью и самоуверенностью он брался за любое оперативное решение. Никаких возражений он не переносил. Все должно было быть сделано так, как он хотел. Принятое решение он всегда с удивительной энергией доводил до конца. Он имел твердый и решительный характер, был чужд всякого подмазывания и лести; действовал всегда открыто и напрямик.
Егоров не только не был поклонником Сталина, но — больше — был его врагом. Прямота и откровенность сделали его жертвой кровавого террора в 1937–1938 годах. Он был схвачен и отвезен на Лубянку вместе со своими тремя заместителями по Генеральному штабу[1402] — Петиным[1403], Межениновым[1404] и Седякиным[1405].
Начальник штаба IX армии Княгницкий
В Первую мировую войну он был прапорщиком запаса инженерных войск на одном из бронепоездов.
Несколько выше среднего роста, крепкого телосложения, с большой окладистой черной бородой, добрыми глазами, он был красив и походил на боярина петровских времен. Ему было тридцать шесть лет.
Храбрый, даже
