которые тот должен был купить.
Я не выдержал и заявил командарму, что при таких условиях работать не могу. Тогда Варлье убрали и ко мне назначили нового комиссара, Петрова.
Петров только что приехал из Сибири, где он отбывал тюремное заключение, и никому у нас не понравился своим отталкивающим видом: среднего роста, смуглый, худой, с черными блуждающими глазами и всегда взъерошенными волосами, с движениями порывистыми и резкими, он пребывал в постоянном беспокойстве. Ему было тридцать два года. С окружающими он обращался настойчиво и нахально. Если Варлье можно было не пустить в квартиру, то с Петровым сделать это не удавалось, ибо, будучи очень хитрым и находчивым, он немедленно придумывал важное дело, которое необходимо было тотчас же разрешить, и входил в квартиру нахально.
Петров отличался большой храбростью. Однажды он и группа матросов встретились с казачьим разъездом. Произошла ожесточенная схватка, в которой Петров был зарублен.
В штабе армии были еще два еврея, пользовавшиеся большим влиянием: Левинзон и Гренкер.
Левинзон работал в политическом отделе Чека. От его руки погибло много невинных людей, голословно обвинявшихся в контрреволюции. В период сталинских чисток в 1938 году он был расстрелян.
Левинзон, Сокольников и Барышников были главными инспираторами массовых расстрелов в IX советской армии.
В 1938 году Сокольников был сослан в Сибирь на каторжные работы[1408].
Самым кровожадным и жестоким из всех был еврей Гренкер. Он без всякого суда, по своей собственной инициативе пускал в расход ни в чем неповинных офицеров. Гренкер отличался особой способностью вылавливать жертвы. Все аресты он производил ночью. Однажды он потерял осторожность и попал в западню. Казаки его схватили и, раздев догола, привязали к саням, заставив, при морозе в двадцать шесть градусов, бежать за ними. Гренкер не выдержал и, пробежав около версты, умер от разрыва сердца. Голый, окоченевший труп его был брошен на дороге.
В заключение я должен упомянуть, что при штабе IX армии был еще административно-хозяйственный отдел, во главе которого стоял генерал Гарькавый[1409], и отдел военных сообщений. Личный состав всех трех отделов был представлен исключительно офицерами бывшей царской армии.
При штабе IX армии была еще учебная команда, настроение которой, как офицеров, так и нижних чинов, было чисто контрреволюционным.
Как было указано выше, я был командирован в ГК армию только на две недели, после чего должен был отправиться на Кавказ, но, прибыв в штаб IX армии, командарм Егоров приказал мне немедленно принять управление штабом от Княгницкого, а последнего назначил своим помощником. Никакие протесты с моей стороны не имели действия, а мои попытки оппонировать более энергично натолкнулись на возражения Барышникова, который, подскочив ко мне, заявил:
— Забудьте о Кавказе навсегда! Если же вы будете настаивать, то ваше желание мы будем рассматривать как саботаж, караемый расстрелом…
На следующий день из штаба фронта пришел официальный приказ о моем назначении на должность начальника штаба IX армии.
IX армия состояла из четырех дивизий: четырнадцатой, пятнадцатой, шестнадцатой и двадцать третьей. На самом крайнем правом фланге, в районе Борисоглебска действовала четырнадцатая пехотная[1410] дивизия под командованием Ролько. В центре были расположены шестнадцатая пехотная дивизия Киквидзе и двадцать третья смешанная — Миронова. На левом фланге, у ст[анции] Поворино, находилась пятнадцатая дивизия — Гузарского[1411].
Все дивизии были смешанные: они состояли из рабоче-крестьянских полков, матросов и красногвардейцев. Особенно много матросов было в четырнадцатой и шестнадцатой дивизиях; некоторые полки и батальоны состояли только из матросов. Части, состоявшие из матросов и красногвардейцев, считались самыми надежными и устойчивыми. Наименее устойчивой считалась пятнадцатая дивизия, под командованием Гузарского, в эту дивизию влилось много нежелательных для коммунистов элементов контрреволюционного характера; в ней часты были случаи неповиновения начальству и периодически вспыхивали контрреволюционные восстания.
Начальник 14-й пехотной дивизии
Начальник четырнадцатой пехотной дивизии, Генерального штаба полковник Ролько, был вполне на своем месте. Энергичный, деятельный, вечно в движении, он ни одной минуты не оставался в покое. Он лично вел бои, невзирая ни на время года, ни на погоду, ни на снежные бури и заносы. Часто впереди, на линии огня, он отдавал боевые приказы и руководил дивизией. Начальники и красноармейцы его любили и в него верили. Его дивизия была в непрерывных боях; она беспокоила противника и не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Стоящие перед фронтом дивизии части донских казаков, под начальством Гусельщикова[1412], должны были считаться с положением, не имея ни спокойного сна, ни отдыха.
Внешний вид полковника Ролько был не особенно внушительным. Низкого роста, плотного телосложения, двадцати восьми лет от роду, он имел небольшую лысину, слегка рыжеватые волосы и постоянно красное лицо. Он походил скорее на мелкого коммерсанта, чем на начальника боевой дивизии, зато во время боя он не имел себе равных.
В характере полковника Ролько было много странного: он не был сторонником коммунизма, а скорее — врагом его, что часто проскальзывало в его разговорах, но в бою он сражался, как лев, и не за страх, а за совесть. Возможно, что — с одной стороны — это объяснялось тем, что при нем неотлучно находился комиссар дивизии, а — с другой — тем, что во время боя он входил в экстаз, забывал все и сражался яростно, как ему подсказывало сердце.
Ролько был единственным среди нас, которому я не решился довериться и предложить бежать к белым вместе со мной. Неувязка между его поведением в жизни и на фронте вызывала во мне чувство некоторого сомнения и подозрения. Я опасался провокации. И напрасно: после перехода моего на сторону белых через несколько дней к ним перешел и Ролько.
Перебежав к белым, Ролько стал метаться из стороны в сторону, ища какого-либо благоприятного выхода, но, при всем старании, не находил его. Большим недостатком его характера были нерешительность и неустойчивость, часто он сам не знал, чего он хотел.
После перехода к белым Ролько был немедленно арестован и, так же как и я, предан военно-полевому суду, а будучи освобожден от ареста, должен был на свободе ждать решения своей участи. Ролько это было не по душе: он не был способен сидеть у моря и ждать погоды. Вскоре он поступил на торговое судно и отправился в дальнее плавание, но метаморфоза начальника дивизии в простого матроса ему не понравилась, и он вернулся в Константинополь, где в то время я работал на собственном прокатном автомобиле-такси. Случайно встретившись с Ролько, я предложил ему открыть «турецкую чайную» на площади «Таксим». Ролько согласился. Я купил
