новоявленные романисты и стихотворцы теперь уже в России бурным потоком сами влились в ряды перечисленных категорий. Сокрушительное воздействие на жизнь со стороны художественного авангарда («сотрясательная революция»), не откликнувшегося на обращение Нобелевского лауреата, будет предметом его постоянного горестного размышления.
Но он видит страшную опасность для всего человечества и с другой стороны. Предвидя участь, которая ожидает свободный мир, играющий в поддавки с Советской Россией с первых дней ее существования, Солженицын призывает его очнуться, увидеть, наконец, близкий край пропасти, к которой подвел пораженческий курс; он не устает стучаться в глухие двери западных правительств. Прослеживая историю их отношений с коммунистическим режимом, писатель в своих многочисленных речах и публичных статьях (а публицистика и есть наш предмет) сразу по приезде на Запад[1087] развертывает чудовищную картину предательства свободы, цепь уступок и отступлений, «отдачу страны за страной», выдачу Сталину на погибель полутора миллиона человек… «Положение в мире, – заявляет он с пророческой убежденностью, – не просто угрожаемое, положение в мире ка-та-стро-фическое».
Почему же не случилось прямой катастрофы и мир не соскользнул в пропасть в своем трусливо-истерическом упоении разрядкой? Потому что – о победа! – глас не оказался вопиющим в пустыне, призывы и предупреждения не остались безответными: страстной и убеждающей силе Солженицына вняла главная власть западного мира – высшая американская администрация сменила орала расслабляющего детанта на мечи мобилизующей гонки вооружения. Можно предположить, что сама формула «империи зла» применительно к коммунистической системе родилась под влиянием солженицынской дефиниции «организованного зла». И не только властные верхи, но и радикальные интеллектуалы Европы, запевалы вчерашнего студенческого бунта под знаменами Маркса – Мао – Маркузе после знакомства с вестью из другого мира, принесенной русским изгнанником, явили чудо перевоплощения. Среди бесконечной череды во Франции все «новых и новых левых» вдруг предстали «правые», «дети Солженицына» – группа так называемых «новых философов», явившая собой аналог знаменитых российских «Вех».
Удачливый пророк – это пророк Иона, чьи предсказания не исполняются, потому что выполняются его призывы, внимают его предупреждениям. Однако нет пророка в своем отечестве. «Письмо вождям Советского Союза», к которым он обратился почти без надежды на успех, но все же не без надежды на чудо – прорваться через железную броню идеологии (а вдруг? тоже ведь люди!), было ими проигнорировано. Обращение к интеллектуальным оппонентам власти, диссидентам, «братьям по классу», казалось бы, естественным союзникам Солженицына, вызвало град камней в его сторону. Повторилось то же, что и с авторами «Вех» в начале века.
Вступив в борьбу с коммунизмом, он внезапно стал бойцом на два фронта; выйдя на битву с тоталитарным режимом, оказался также перед сплоченным строем своих несбывшихся союзников. Мы знаем, какой яростной атаке подвергся – и не перестает подвергаться – Солженицын со стороны тех, кто был известен своей оппозиционностью к режиму, в том числе и потерпевших от него инакомыслящих, казалось бы, повторюсь, естественных единомышленников бывшего узника ГУЛАГа, заслуженного врага их общего противника.
Что же вызвало к нему такую, по определению самого писателя, «дружную, сосредоточенную ненависть» («звериную», по впечатлению соприкасавшегося с эмигрантской средой о. Александра Шмемана)? Вот эти характеристики: «Аятолла», «Великий инквизитор», «одинокий волк» «неосталинист», «капитулянт перед тоталитаризмом», «проповедник аморальности» и т.п., наконец, «основатель нового ГУЛага». «Но даже этих, кажется уж высших, обвинений им казалось мало, – замечает Александр Исаевич, – и стали лепить больше по личной части». И до сих пор не появилось в нашей идейной печати никакого расчета с таковой позицией и с исторической ролью этих воителей (Б. Шрагина, П. Литвинова, Л. Плюща, Г. Померанца, Е. Эткинда, В. Чалидзе, Алтаева, «шустрой пары» – А. Синявского с М. Розановой и вообще целиком журнала «Синтаксис» и др.); не подведено никакого итога этому противостоянию. «Сколько лет в бессильном кипении советская образованщина шептала друг другу на ухо свои язвительности против режима. Кто бы тогда предсказал, что писателя, который первый и прямо под пастью все это громко вызвездит режиму в лоб, – эта образованщина возненавидит лютее, чем сам режим»[1088].
А дело в том, что у них с Солженицыным оказались разные конечные цели, разные, как говорится, ценностные приоритеты. Писатель мечтал о том и работал на то, чтобы Россия не только высвободилась «из-под глыб» коммунизма, но и вернулась к себе, возродилась и вышла на исторический, органический, оздоровляющий путь. Для его противников же Россия – это безнадежная страна «Иванов и Емель», христианство ей вообще не привилось, «духовная структура» русских унаследована от монголов и далее в таком же роде. И тут обнаружилось, что для диссидентских идеологов (не реально действующих правозащитников!) – возрождение России – худший из вариантов; что Россию они ненавидят даже «лютее, чем сам режим», и они заранее предупреждают Запад, что опасность русского возрождения « для всего человечества … станет еще страшнейшим тоталитаризмом». Писатель стремится устранить чреватую для России и для мира аберрацию, вносимую в мировое общественное сознание алармистской пропагандой наших диссидентов, тут же подхватываемую и распространяемую левой прессой. С неопровержимой доказательностью, на бесконечных фактических примерах он не устает демонстрировать злостную предумышленность гигантского кома обвинений из махровой лжи, вдохновляемую «звериной ненавистью» к России (впечатление о. Александра Шмемана). «…Вот, – пишет Солженицын, – приезжают на Запад “живые свидетели” из СССР и вместо распутывания западных предрассудков – вдруг начинают облыжно валить коммунизм на проклятую Россию и на проклятый русский народ. Тем усугубляя и западную беспомощность против коммунизма. И здесь-то и лежит вся растрава между нами»[1089].
Как и его идейные предшественники, создатели «Вех», он призывает новую интеллигенцию опомниться, осознать последствия своей активности, ибо она не только вколачивает гвозди в гроб своего отечества, но и разоружает перед наглой силой любезный им свободный мир. Но так же, как никакой метанойи не способна была пережить не только ревдемократическая, но и либеральная интеллигенция прошлого, так и нынешние передовые либералы с негодованием и оскорблениями отвергли воззвание к ним Солженицына. В конце концов, он не выдержал и даже прямо призвал: «Опомнитесь, господа! В своем недоброжелательстве к России какой же вздор вы несете Западу?».
А ведь ясно: то, что его аргументы и предупреждения, отвергнутые диссидентской партией, роковым образом отозвалось в той путанице понятий и взглядов, которая и ныне бытует в нашем общественном мнении, обществоведении и политологии. Да вот хотя бы одна только теория «единого потока русской истории»: не давая очистить взгляд на прошлое, настоящее, а следовательно, и на будущее, она лишает нас исторической перспективы. Подлинно трагическую роль сыграло это деятельное недоброжелательство к России в формировании ее нынешнего самосознания, так и политического положения в мире, работая на отчужденное
