и опасливое отношение к ней Запада.
Солженицын вступил в противоборство с тем же самым – точнее, с продвинутым вариантом того же самого «ордена интеллигенции», с которым боролись и которого убеждали, призывали, просвещали, наконец, увещевали авторы «Вех». Один из них, С.Н. Булгаков, провидчески писал там, что «душа интеллигенции есть <…> ключ к грядущим судьбам русской государственности и общественности». В «Предисловии» к сборнику было сказано: «…путь, которым до сих пор шло общество, привел его в безвыходный тупик. Наши предостережения не новы: то же самое неустанно твердили от Чаадаева до Соловьева и Толстого все наши глубочайшие мыслители. Их не слушали, интеллигенция шла мимо них. Может быть, теперь разбуженная великими потрясениями (революцией 1905 года. – Р.Г.), она услышит более слабые голоса»[1090]. Пробуждения, как известно, не случилось. «Безвыходный тупик» не миновал России – в 17-м году. Традиция противостояния продолжилась.
Их было семеро. Он был один. Они сражались с «душой интеллигенции», о которой писал Булгаков; он – непосредственно с материализованным последствием глухоты этой «души», с взошедшей на ревдемократической и леволиберальной закваске тоталитарной системой, затем с этой вот интеллигенцией в новом изводе («образованщиной», как нарек ее Солженицын), наконец – со всем миром, с духом века сего.
Подумать только, в какую всемирно– историческую битву ввязался одиночка из советской провинциальной среды, без семейных и служебных тылов (хотя и они тут не в помощь) – только с ГУЛАГом и смертельной болезнью за плечами?! И победил. Все это, вместе с невероятным излечением – чудо и избранничество. И не зря враги нарекли его «одиноким волком».
Несмотря на пришедшую вскоре мировую славу и поистине всенародную любовь, он мог ощущать себя таковым даже среди ближайших и преданных людей. Гений слишком недвусмыслен, слишком отважен умом, чтобы эту отчетливость всегда могли разделить люди, пусть и одаренные… Он слишком обделен временем, чтобы в этот ритм могли включиться другие. Бывает, огорчаешься, читая «Дневники» замечательного проповедника и богослова о. Александра Шмемана, поклонника произведений Солженицына, встретившего в Европе писателя с великим пиететом и сердечностью, а в дальнейшем – приходившего подчас в смущение от его бескомпромиссности в вопросах, касающихся отношения к отечеству и путей мировой цивилизации. О. Александр Шмеман – автор ряда существенных статей о Солженицыне[1091]. Познакомившись с «Архипелагом», он писал об авторе: «Удивительный, грандиозный человек. По сравнению с этим пророчеством все остальное выглядит как потемки, растерянность и детский лепет»; у него «дар изгонять бесов», – записывал автор «Дневников» свои впечатления от «Письма вождям».
О. Александр цитирует письмо Н.Струве от 22 февраля 1974 года, с которым, как замечает адресат в другом месте, «наше согласие нерушимо», передавая «ошеломляющее» впечатление от встречи с Солженицыным, от трехдневного пребывания вместе с ним: «Он, – писал Струве, – как огонь, в вечной мысли, внимании, устремлении при невероятной доброте, ласковости и простоте <…> Такого человека в русской литературе не было, он и не Пушкин (нет и не может быть той надмирной гармонии), и не Достоевский (нет той философски-космической глубины) (вероятно, точнее было бы сказать целенаправленного «углубления» – Р.Г.) (в подвалы человека и вверх ко Христу), он Солженицын – нечто новое и огромное, призванное произвести какой-то всемирный катарсис, очищение истории и человеческого сознания от всевозможных миазмов <…> В некотором роде он визионер…».
Но вот разгорелась схватка с русской диссидентской средой, и о. Александр уже готов признать, что (в области конкретизации идейных позиций) «не всё так однозначно», говоря современным клише. «Я стою между двумя правдами – большой (о которой пишет Никита мне и с которой я согласен) и “малой”, человеческой. По-человечески я понимаю обиду “диссидентов” на Солженицына, а когда смотрю “выше” – вижу правду Солженицына, даже по отношению к ним, к их интеллигентской гнильце и разложению, к этому “гуманизму”». Так выходит правда-то их «гнилая», ткни и развалится? Что ж колебаться подле нее… Тем более, кто на кого должен обиду держать? Ведь именно диссидентский лагерь начал фронтальное наступление против писателя, вышел первым с разносом России[1092]. Между тем, о. А. Шмеман даже задумывает, делясь своим замыслом со своим другом Н. Струве, соорудить сборник («Единое на потребу»), в котором «мы бы ответили и “Из-под глыб”, и “Континенту”, и литвиновско-шрагинской “фракции”», чтобы «поставить все на свои места во взлохмаченном снова мире “ русской проблематики“». Вот какой будет «проплыв» между двух берегов (как, мне кажется, не против был бы выразиться Александр Исаевич)! Однако задумке не суждено было сбыться. Вместо все-разрешающего «Единого на потребу» в 1979 году в «Вестнике РХД (№ 130) появляется статья о. Александра «На злобу дня», в которой автор недвусмысленно и мужественно реагирует на ситуацию, когда «один за другим появляются, как в русских, так и не русских изданиях варианты, хотя и разными людьми составленного, но единого по духу «обвинительного акта», предъявляемого теперь Солженицыну: «цель у всех одна: низвести автора Архипелага ГУЛАГ с пьедестала <…>». Один, поименованный из «фракции» обвинителей – В.Н. Чалидзе. Основной прием ниспровергателей – метод редукции солженицынской позиции, в обход всех приводимых фактов, к затверженным штампам.
Сравнивая два этапа интеллигентской оппозиции, к чьим разуму и совести взывали веховцы в начале ХХ века, и – этап, в конце 60-х, Солженицыну приходится констатировать «большой скачок» в мировоззрении, при сохранении преемственности двух сущностных характеристик: «отщепенства от русской истории и от русского государства» (П.Струве) и – атеистического умонастроения (С.Н. Булгаков). Конечно, до августа 1991 года можно было думать, что это было общее у нас с ними «отщепенство» – от советской коммунистической власти, оккупировавшей историческую Россию. Но вот стены рухнули, оковы пали, и мы с удивлением обнаружили, что за этими стенами открылась панорама с другими, ненавистными для нашей либеральной «орденской» интеллигенцией стенами – исторической России, требующей слома. Все помнят, как в дни августовской победы, Е. Боннэр в духе воинствующего атеизма 30-х годов выговаривала Б. Ельцину, что, если он будет так привержен российским традициям и символике, то «они», прогрессивный свободолюбивый лагерь, откажут ему в поддержке. Впрочем, с выражениями их любви к России мы уже встречались. И вся дальнейшая неудача нашего расчищенного, вроде бы, пути оказалась следствием не только ситуации двоевластия (при участии невытравленных из правящих сфер коммунистов), но неотступного противодействия новых либералов.
Главная – и поразительная – новизна новой формации интеллигентского «ордена» заключалась в том, что идейно заряженный и идеологически заостренный, собственно и организовавшийся вокруг идеи, он (по немеркнущей дефиниции Г.П. Федотова, характеризующийся «идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей») решительно отмежевался от идеологии как таковой. После глубочайшего разочарования в
