понял я, еще раз прикинув время и расстояние, никак не мог. У меня не
было карты этих мест, и я не знал, как проходит дорога, по которой шло
южное войско, но в любом случае, с учетом его отхода назад, ему пришлось
огибать лес, а грифонцы шли практически по прямой. М-да, как-то криво
спланировал Ришард свою операцию… подвели шпионы, неверно сообщившие о
положении лангедаргского войска?
Итак, вопреки обыкновению, бой начался вечером, а не утром; об этом
свидетельствовал и тот факт, что такое количество трупов уже успели
обобрать — если бы к утру нынешнего дня сражение не было уже закончено,
а лишь началось бы, у мародеров просто не хватило бы времени. Вместе с
тем, при всех человеческих талантах в этой области, столько народу не
могли перебить за какие-нибудь полчаса — сражение наверняка продолжалось
и в сумерках, и в ночной тьме, где светом факелов и какофонией криков
тщетно пытались заменить дневную ясность. Возможно, сцепившиеся друг с
другом части к этому времени так перемешались, что просто не могли уже
организованно разойтись с наступлением темноты. В итоге получился новый
вариант Бойни-в-тумане, с еще большим числом жертв…
Я тронул каблуками бока коня, направляя его в долину.
— Нам обязательно туда ехать? — встрепенулась Эвьет.
— Ну ты же хочешь узнать, кто победил? И что стало с обоими
командующими?
На самом деле выяснить это было не так просто. Голый мертвый
йорлингист ничем не отличается от голого мертвого лангедаргца. Мы
медленно ехали по этому морю мертвецов, валявшихся в самых разных позах
и положениях — так, как они упали сами, и так, как их бросили мародеры.
Там, где тела были навалены особенно густо, Верному приходилось ступать
прямо по ним; из ран выдавливалась черная кровь, и скоро его копыта были
в ней по самые бабки. Трупы пролежали под горячим солнцем всего один
неполный день, но смрад уже висел в безветренном воздухе долины, подобно
туману над гнилым озером. Многие тела были страшно изувечены, буквально
изрыты рваными ранами — может быть, потому, что скверного качества мечи,
прорубаясь через доспехи, не входили в плоть достаточно глубоко, чтобы
быстро оборвать жизнь, а может быть, из-за ярости рубивших. Некоторые,
напротив, были разрублены практически пополам — тут явно поработали
двуручники. Тут и там валялись отрубленные головы со слипшимися от крови
волосами, отсеченные под разными углами и в разных местах руки и ноги -
и, соответственно, обезображенные трупы тех, кто всего этого лишился.
Располосованная и окровавленная одежда многих мертвецов никуда не
годилась, и все же ее тоже сдирали — чаще всего, чтобы не возиться,
просто разрезая ножами и бросая ошметки тут же — дабы проверить, не
прятали ли покойники под одеждой чего ценного, например, золотого
крестика или оправленного в серебро ковчежца с мощами, медальончика с
женским портретом, а то и самых обычных денег, укрытых от завистливых
глаз товарищей. Ничто из этого, впрочем, погибшим не помогло… Липкие
внутренности, вывалившиеся кровавым месивом из вспоротых животов и
разрубленных грудных клеток, были густо облеплены жирными мухами; их
немолчное гудение было практически единственным звуком в окружающем нас
мире, не считая мерзкого чавканья и хлюпанья под копытами. Даже вороны
почти не каркали — пищи было слишком много, им не было нужды ни спорить
между собой, ни подзывать товарищей к добыче. Когда мы проезжали мимо,
птицы недовольно косились на нас, приподнимали крылья, но и не думали
взлетать. Они чувствовали себя здесь полными хозяевами.
Попадались и почти неповрежденные трупы, те, чьи раны
ограничивались одной или двумя дырками от стрел (сами стрелы чаще всего
были выдернуты и унесены мародерами — не только солдату, но и
крестьянину пригодится в хозяйстве стальной наконечник). Но таких было
немного — битва в тесноте и темноте не позволяла развернуться лучникам.
Куда больше было тех, кто вообще не имел ран от оружия — но
неестественно провалившиеся ребра и переломанные кости, местами
прорвавшие кожу, ясно говорили об их участи. Они были задавлены и
затоптаны в толпе. При паническом отступлении или, наоборот, в атаке?
Кто наступал, а кто бежал? Теперь уже определить это было невозможно.
Были и те, кто явно умер позже других. Раненые, пережившие само
сражение, выбравшиеся из-под груды мертвецов и пытавшиеся ползти или
ковылять к спасению. Но затем силы все же оставили их, а самых стойких
добили мародеры. А окрестные села довольно многолюдны, подумалось мне,
раз успели переработать такую массу добычи. И на промысел наверняка
выходили в полном составе, с женщинами и детьми. У крестьян, конечно,
был прямой резон торопиться — они ведь не знали, какие силы остались у
обеих партий и как скоро на поле битвы могут появиться новые солдаты той
или другой стороны, которые, очевидно, были бы отнюдь не в восторге,
застав сельских мародеров за "работой".
Но больше всего меня поразило не все это. Не характер ран -
доводилось видеть такое и прежде, не отсутствие помощи для выживших,
даже не количество трупов, побившее, похоже, все прошлые рекорды этой
войны… Среди лежавших вокруг мертвецов попадались, конечно, типичные
солдаты — мужчины лет двадцати-тридцати. Встречались, хотя и редко,
почти уже старики за сорок — эти четко делились на две категории: совсем
немногочисленные ветераны, обманывавшие смерть едва ли не с самого
начала войны Льва и Грифона (но в итоге все же не ушедшие от судьбы), и
обычные мужики, на старости лет взявшиеся за меч от голода и
безысходности — таких было больше. Разница между ними была не в
комплекции — крестьянский труд развивает мускулатуру не хуже, чем
тяжесть оружия и доспехов — а в многочисленных шрамах, покрывавших тела
старых солдат. Но все вместе перечисленные составляли лишь считанные
проценты от общего числа павших. Абсолютным же большинством тех, кто
пришел сюда под знаменами обеих, судя по всему, армий и кто лежал теперь
кругом сплошным ковром окровавленной гниющей плоти — были мальчишки.
Пятнадцати-шестнадцати лет, а кое-кто наверняка и четырнадцати — те, что
выросли раньше сверстников. Разве вербовщики станут изучать метрические
свидетельства и записи в приходских книгах? Меч, топор, копье держать
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
