оборачиваясь, предупредил ее, чтобы смотрела по сторонам, пока я
инспектирую повозки. Совсем не хотелось бы, чтобы какие-нибудь шустрые
всадники застали нас врасплох.
Я подошел к повозке, стоявшей передом к солнцу, и раздернул
брезентовые занавески. В нос ударил тяжелый железистый дух застоявшейся
крови в сочетании с острым запахом каких-то снадобий. Первым, что я
увидел, оказались круглые мокро-багровые срезы перерубленных шей. В
фургоне лежали в собственной крови три обезглавленных трупа; головы,
впрочем, валялись тут же. На одной из голов была пропитавшаяся красным
повязка, закрывавшая левый глаз и ухо. У двух безголовых тел тоже были
перевязки: у одного — плечо и грудь, у другого — бедро и лишившаяся
кисти культя правой руки.
Раненые. Кого-то из них с поля боя все-таки вывезли. Немногих, и
скорее всего — из числа офицеров. Но вражеские мечи все же закончили
недоделанную работу несколькими часами позже.
Разумеется, аналогичное зрелище ждало меня и в других повозках.
Неудивительно, что их бросили здесь. Трупы, конечно, можно было
выбросить, или вытащить еще живых и казнить их уже снаружи — но фургоны
все равно уже были перепачканы кровью раненых и пропитались
соответствующим запахом. Я все же, стараясь не испачкаться, осмотрел
фургоны на предмет наличия медикаментов, хирургических инструментов или
хотя бы просто фляг с водой — но, если что-то такое в них и было, это
уже забрали до меня. Теперь в повозках лежали только трупы.
— Что там? — спросила Эвьет, подходя ко мне, когда я выбирался из
пятого фургона.
— Не смотри, — посоветовал я, — малоприятное зрелище.
— Ну, после всего, что мы уже видели… — она отдернула занавеску.
В первый миг на ее лице и впрямь мелькнула брезгливая гримаска — не
столько, вероятно, из-за открывшейся картины (и впрямь едва ли способной
шокировать на фоне того, что мы видели пару часов назад), сколько из-за
застоявшегося в нагретом солнцем фургоне запаха. Но уже в следующий миг
баронесса расплылась в торжествующей улыбке. Ухватив за волосы, она
вытащила наружу смуглую курчавую голову с хищным носом и полными — такие
часто называют чувственными — губами.
— Грегор Марбель, — с удовольствием протянула она, рассматривая
мертвое лицо то с одной, то с другой стороны. — Какая встреча. Ну что,
гад? Получил свое? Получил, тварь. Было бы обидно, если бы тебе просто
снесли голову в бою, правда? Не-ет, сначала ты мучился от раны, трясясь
в душном фургоне, потом дрожал от страха, когда услышал, что фургон
нагоняют наши, потом, небось, молил о пощаде… Молил, мразь? Своим
визгливым голосочком? Представляю, как они хохотали, слушая твое жалкое
блеяние. А потом тебя прикончили, как барана на бойне. Дольф говорит,
что отрубленная голова может жить еще десять минут. Надеюсь, ты успел
насладиться ощущениями.
Девочка плюнула в глаза головы, бросила ее на землю и с размаху
наподдала ногой. Жуткий мяч описал параболу над травой, запрыгал по
земле, выкатился на середину дороги и остановился. Эвьет демонстративно
вытерла о траву сапожок.
— Поздравляю, — сказал я без тени иронии.
— Спасибо, — так же серьезно ответила баронесса. — Пусть это не моя
заслуга, но все равно — одна из лучших новостей за последние три года.
— Может быть, и Маркус валяется теперь где-то там, в общей куче, -
я махнул рукой на юг.
— Без четких примет мы этого никогда не узнаем, — сокрушенно
признала Эвелина. — Но ты прав, шансы велики. Как-никак, грифонцы
потеряли там бОльшую часть своей армии.
В шестом фургоне, том самом, к которому был пригвожден ребенок,
тоже не нашлось ничего интересного. Очевидно, в нем ехал этот мальчик и
тот или те, кого он сопровождал, однако все их вещи, кроме вспоротых
(очевидно, в поисках ценностей) подушек и матрасов, забрали мародеры.
Мы поехали дальше, минуя очередных мертвецов на обочинах — а вскоре
добрались до места настоящей бойни.
Если южнее этого места кавалеристы настигали измученных солдат,
бредущих поодиночке и небольшими группами, то здесь они обрушились на
большую пехотную колонну, двигавшуюся в походном строю. Я даже не думал,
что до этого момента у Карла еще сохранялось столько пехотинцев. Их было
здесь, наверное, тысяч семь или восемь; большинство погибли прямо на
дороге или около нее. Некоторые пытались организовать правильную
оборону, выстроив каре с упертыми в землю пиками — но таких
здравомыслящих оказалось слишком мало, вероятно, потому, что и здесь,
как я вскоре убедился, средний возраст воинов был заметно меньше
двадцати (хотя, наверное, сказалась и усталость). В результате они не
успели замкнуть оборонительный строй, и их обошли и порубили с флангов и
с тыла. Многие бросились врассыпную, но мало кому удалось убежать далеко
— кого не настигли сами конники, достали их стрелы. Что было, однако,
странно — мертвецы лежали в одежде, доспехах и при оружии. Единственными
трофеями победителей, очевидно, стали флаги — их нигде не было. Отчего
же не обобрали этих, если обобрали всех предыдущих? Я спрыгнул на землю
и осмотрел несколько ближайших тел. Сражение, а точнее, избиение явно
состоялось совсем недавно, каких-нибудь два часа назад. Недалеко же они
ушли почти за целый день! Впрочем, оно и понятно, учитывая их физическое
состояние — вторые сутки без сна, и какие сутки! Наверное, для краткого
отдыха они все же останавливались, но даже не нашли в себе сил — скорее
моральных, чем физических — собраться всем вместе, дождавшись отстающих,
и держать единый темп, а не растягиваться по долине на несколько миль.
И все же было в этих телах нечто неправильное. Ну то есть, конечно,
когда посреди дороги валяются восемь тысяч изрубленных и истыканных
стрелами трупов, это вообще сложно назвать правильным положением дел, но
речь не об этом. Конники рубили пеших, набрасываясь на них с разных
сторон — кто-то получил удар спереди, кто-то сзади, кто-то сбоку, тут
ничего нельзя было сказать определенно. Но вот разбегаться пехотинцы
должны были веером от опасности. То есть, если их настигли сзади, веер
должен был быть развернут вперед. А не назад, как было на самом деле.
Среди валявшихся вокруг мертвецов стоял одинокий фургон без лошади.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
