— Хорошо, хорошо, - согласился человек, схватившись за затылок, - как скажешь, так и будет. Но, я, в общем-то, по делу пришёл.
Облако превратилось в ладони, разошедшиеся в сторону по ухмыляющемуся небу.
— Что, опять просить пришёл?!
— Почему просить, разве я тебя когда-нибудь?…
— «Господин», - перебило Что-то, - произноси это слово почаще.
— Хорошо, Господин, - на висках человека от боли выступил пот.
Ладони облаков на небе соединились, словно всплеснули друг о друга.
— Ты же птица гордая, ты же ничего не просишь, ты только спрашиваешь.
Человек не выдержал и в сердцах топнул ногой.
— Да почему ты злишься то?!
— Нисколько, нисколько, - облако превратилось в веер и стало демонстративно помахивать на рассерженное небо. – Короче, не умничай! - раздражённо прервал Господин, - говори, чего хочешь и проваливай.
Человек стал заикаться от волнения:
— Я просто пришёл…
— Я уже это слышал! – раздражённо лилось с неба.
— Совет пришёл спросить, - мялся Адам. – Не знаю, что с ней случилось, - пожимал он плечами, - не разговаривает со мной, ночами не спит, мечется, боится. А то, тихо стоит у окна и смотрит куда-то в пустоту. Иногда говорит, что хочет сына убить. Любит его очень, понимает, что такое не то, чтобы говорить нельзя, а и мысли такой допускать невозможно. А они, мысли, будто сами собой возникают. Оттого, к ребёнку не подходит, не прикасается. Кормить его нужно, молока просит, кричит, а она тоже в плач. Руками лицо закроет и лишь сквозь слёзы прощение просит у младенца. Я его козьим молоком поить пробовал, но что козье, когда ему мать нужна. Что делать – ума не приложу, – человек развёл руками.
— Так, значит ты все-таки, помощи просить пришёл, - усмехнулось небо, весело играя облаками то, ускоряя, то, замедляя их бег.
Лицо человека залилось краской, он опустил голову, глядя исподлобья, топнул ногой и заговорил громко, вбивая в воздух каждое слово:
— Ты стал очень злым, - Адам тяжело дышал, - невыносимым, грубым и противным. Мне не доставляет никакого удовольствия говорить с тобой с некоторых пор, совсем не доставляет. – Ведь это ты, сказал ей, что я был с другой женщиной раньше!!! – Не выдержал он. – Ты, бесчеловечное, ввергнуло её в печаль!!!
— Ха – ха – ха, - раскатилось по небу ЧТО-ТО. – Я - злой? Нет, я совсем не злой, вот твой сын, вот он будет злой, а я очень добрый. – Ха – ха – ха, - заливался Господин, я очень добрый, сладкоежка ты мой. Говорил тебе не кушать яблок. Конечно, ты мог их грызть, но пока не было Евы, понимаешь, - ветер ураганом дул в лицо Адаму. - А теперь я злой. Тьфу, дурь какая. Убирайся вон. А в наказание за распущенность твою, принесёшь мне то, что находится у сына твоего между ног, понял?!– небо было в гневе.
— Но, как же?! - взмолился Адам. – так не должно быть. В чём он, мой сын, виноват?! Я?! Ева?!! Как же род мой дальнейший. Ненавижу тебя!!!
— Но-но, полегче!!! Смотрите-ка на него, - всплеснуло руками небо, - тебе бы с голоду не умереть, да жене твоей совсем ума не лишиться, а он о продолжении рода думает.
Адам, чувствовал, как по его щекам текут горячие слёзы тяжёлой обиды.
— Эй–й–й, услышал человек шипение сквозь звон обиды в ушах. Обернувшись, Адам заметил спрятавшегося в зелёной листве купины Змея.
— Не печалься, согласись с ним, - прошипел тот, - я тебе помогу.
— Тебя не хватало, - буркнул Адам, ты и так уже помог… достаточно, - прошептал мужчина, он стоял, не поднимая головы, и слеза блестела на кончике его носа.
— Адам, - шумно сглотнул змей, - можешь думать, что я гад и на брюхе ползаю не потому, что мне так удобно, а из-за проклятия твоего нового господина, одно тебе хочу сказать – зла я тебе не желал и не желаю.
— Ненавижу, - словно Змей, прошипел человек, - всех ненавижу, - он смахнул слезу с кончика носа, и резко сорвавшись с места, пошёл в дом свой, где в безумии пребывала жена его, и плакало чадо, измученное голодом.
— Ишь ты, - небо раскатисто захохотало, облака образовали на синеве пространства, лицо подобное человеческому, лишь глаза на этом лице – человеческими быть не могли, пустые они были, глубокие и бесконечно пустые, а за пустотой где-то притаилась злоба. Змей подождал, пока облака рассеются и пополз вслед за человеком, прячась в листве.
Уже, подходя к жилищу, мужчина услышал плач ребёнка, войдя в дом, увидел истерзанную, измученную женщину: мать, жену. Она стояла у помутневшего окна, сделанного из натянутой ткани желчного пузыря буйвола, и смотрела вдаль, на дорогу, туда, где земля соприкасается с небом. Смотрела и кусала губы свои.
Адам не мог выговорить не слова. Нежность к жене своей и любовь к сыну окутала тоска. Зачем Он хочет таких страданий для них, неужели ему мало меня?! Что за радость, что за потеха Ему от наших тягот?! И неужели радость моя и жены моей будут ему печальны и гнусны.
— Малыш мой, - подошёл к яслям Адам.
Маленький розовый комочек с ещё мутным взглядом, опушкой чёрных волос на тельце, молча лежал в кровати, неловко двигая членами, словно неумело балансируя в новом, неведомом ему мире. Он ещё не имел никакого представления об объективной реальности, а она, реальность, уже заставляла его думать, двигаться, жить.
— Что же Ему от тебя надо? – уныло мотнул головой Адам, - не знаю, почему, но, вероятно, он имеет право измываться надо мной, пусть так и будет. Но что же ты Ему сделал сын? За что он с тобой так поступает?
Змей вполз через всегда открытую дверь хижины, подползши к кровати, бесшумно поднялся за спиной мужчины, и, не мигая, уставился на ребёнка.
— Представляешь, прошептал он Адаму, - пройдёт немного лет, и он станет таким же крепким и большим, как ты.
Казалось бы, мужчина должен был вздрогнуть от неожиданности. Но на самом деле такого не произошло, Адам, словно знал о присутствии Змея. Словно чувствовал, что Змей за спиной.
— Зачем ты пришёл? – спокойно спросил мужчина. – Хочешь, что бы на меня свалились новые беды и несчастия!? Хочу тебе сказать, что мне хватает, - тихо говорил Адам. Говорил без злобы. Хотя Господин и выставил его, Змея, чуть не причиной всех проблем, Адам не держал на Змея зла. Он помнил время, когда тот был его единственным другом, и не бросал в минуту отчаяния, потому, может, до конца и не верил в слова ЧЕГО-ТО. Из страха перед Господином, он теперь чурался Змея. И чувствовал себя перед ним виноватым, из-за того что должен был думать теперь о Змее плохо.
— Ну, если быть точным, - прервал Змей его раздумья, - не пришел, а приполз.
— Ах, да, Что-то сказало ведь, что ты теперь на животе ползать будешь, и врагом моим станешь… навсегда… - мужчина говорил и не смотрел на Змея. Ему стыдно было за слова свои, но не произносить их он не мог. Он скорее говорил для того, чтобы спросить Змея, так ли это, правда ли, что МЫ ТЕПЕРЬ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ВРАГАМИ?
Змей подумал, что он может летать, ползать, превращаться в пылинку и бесконечно огромную гору, он даже в отличие от Что-то, знает, как превращаться в НИЧТО, хотя никогда этого не пробовал, но человеку ничего подобного не сказал. Он понимал, что если разбить стройную картину жестокого человеческого мира и заставить его самого выбирать взгляды и мнения, любови и ненависти, то он, человек, обречёт себя на такую свободу, мама не горюй!.. Страшную свободу. Ведь тогда человек не мог ещё летать и ползать одновременно. Помыслы человеческие были разделены, рассечены его новым господином надвое: лучшие и худшие; хорошо – плохо; правильно – неправильно. И рана теперь будет зиять и не заживать долго – всю человеческую жизнь, всю жизнь потомков человеческих.
Даже если кому и удастся залечить её – останется рубец. Рубец, не позволяющий человеку быть свободным. Свободным от боли. Боли дуализма и порождаемого им страха. Человек, в лучшем случае, станет рабом боли, рабом разделения. Рабом иллюзии понимания мироустройства. Когда человек станет духовен и придёт к пониманию не иллюзии, но истины, он к тому времени будет рабом духа навсегда скрепляющего его с Господином.
Оставь он дух на мгновение и тут же рана дуализма даст о себе знать. Что сделать сейчас? – размышлял Змей. – Пожалуй, можно только одно – помочь человеку не сделать рокового шага – не уйти из жизни бессмысленно, не познав иллюзорности всего своего миропонимания. Зачем - другой вопрос. А время, верный спутник его, поможет. Сгладит в памяти все неровности и шероховатости бытия. И слава, что человек смертен. Господин дал ему болезнь – разделённость, но дал и лекаря – время. А кем уж человек будет считать его, Змея, врагом, или просто недругом, для Змея было неважно, потому что у него не было раны, да и лекарь ему был не нужен. А ещё потому, что он, Змей любил человека, а любовь, настоящая любовь не жаждет жертв. Любовь хочет одного – не навредить. Поэтому Змей не ответил на вопрос Адама, а, просунув хвост с другой стороны кроватки, погладил голову младенцу серебристым кончиком.
