Но всегдашний насмешник, готовый смеяться даже над самим собой, застыл, опустив голову. Его сердце сжалось при виде повешенного, и он тихо прошептал:
— Несчастный, несчастный…
Не менее взволнованный Меринос был потрясен до глубины души. Ему казалось, что существует какая-то таинственная связь между ним и этим безвестным страдальцем, давно, впрочем, уже отстрадавшим свое.
Взяв друга за руку, американец сказал:
— Это преступление, отвратительное преступление. Мало того что его повесили, так еще головой вниз!
Они подошли ближе. Несчастный и в самом деле был подвешен за ноги. Толстая цепь стягивала его лодыжки, а массивный железный штырь через два звена с силой вбит в ствол.
Утонченно жестокие палачи сделали так, чтобы голова обреченного касалась земли. Должно быть, он вставал на руки, приподымал затылок, отчаянно борясь с приливом крови — а нестерпимая боль обручем сжимала его мозг, раскалывала череп…
— Уйдем! Не могу больше… — пробормотал Меринос.
— Ну-ну, успокойся, — ответил ему парижанин. — Держись!
— А что ты хочешь делать?
— Хотя это ужасно, но следует осмотреть платье несчастного. Может быть, найдем какие-нибудь указания, бесценные и для его родных, и для правосудия, а потом постараемся руками выкопать ему в песке могилу… Ах, нет… его невозможно снять.
Еще раз осмотрев цепь и штырь, француз страшно побледнел. В толстой коре бутылочного дерева ножом были глубоко вырезаны слова: «Смерть предателям», буквы «Б. Р.», а ниже — пятиконечная звезда.
— Это подпись бандитов, которые хладнокровно отомстили таким ужасным образом, — сказал Тотор. — Но мужайся, друг!
Дрожащей рукой француз дотронулся до платья мертвеца. Изящного покроя сероватый костюм, на ногах — шелковые носки… Богатый турист? Белые руки тонки, ногти ухожены…
Похоже, что смерть наступила не более трех дней тому назад.
Тотор осмотрел карманы несчастного, но не нашел ровно ничего.
— Убийцы все вытащили, — сказал он.
— Взглянем на его лицо, — предложил Меринос, немного овладевший своими нервами.
Голова жертвы была полузасыпана песком — виднелся только затылок. Короткие рыжеватые волосы…
Парижанин приподнял тело, повернул его и вскрикнул от ужаса: лица… не было.
Целая армия ужасных плотоядных насекомых бросилась врассыпную. Австралийцы называют эти прожорливые создания «soldiers emmets», муравьями-солдатами. Сантиметра в два длиной, с красным щитком, голубоватым брюшком, они впрямь напоминали солдат: шли вперед сомкнутыми рядами, шевеля челюстями, острыми, как кусачки. Времени, похоже, они не теряли, о чем свидетельствовали проделанный ими подземный ход и уже исчезнувшее лицо жертвы.
— Мы ничего не узнаем, — печально заметил Тотор. — А впрочем… Гляди-ка: на пуговицах — фирменная метка портного: «Диксон и Вебер»…
— Не может быть! — вскрикнул потрясенный Меринос. Приподняв свой некогда роскошный жилет, который час от часу приобретал все более жалкий вид, он показал парижанину пуговицы, на которых читалось то же: «Диксон и Вебер, Нью-Йорк».
— Удивительно, — продолжал он. — Диксон и Вебер — лучшие портные в Америке. Они шьют только на избранную публику и дерут бешеные деньги. Так что этот джентльмен наверняка выдающийся гражданин моей страны. А элегантная тройка — не самый обычный наряд в ужасной пустыне!
Подавленные всем увиденным, молодые люди несколько минут стояли неподвижно.
Наконец Меринос, прервав тягостное раздумье, первым нарушил молчание:
— Что же нам теперь делать? Сознаюсь… к своему стыду… мне смертельно хочется есть…
— У меня так живот к спине прилип! — сказал Тотор.
В это время над их головой среди ветвей раздался мрачно-иронический смех. «Ха, ха, ха!» — звучало в ветвях.
Кажется, кто-то насмехался над людьми и их несчастьем. Тотор взглянул вверх и увидел крупную серовато-коричневую птицу с хохолком, торчащим как пакля, и уродливым клювом. Птице, впрочем, было не до людей: она пожирала громадную зеленую ящерицу.
— Ха, ха, ха! — заливалась отвратительная хищница, разрывая на части рептилию[74]. Та отчаянно извивалась в ее когтях.
— Что за безобразное создание! Туда же, насмехается! Ну погоди, мерзкая курица! — воскликнул Тотор. Он даже не подозревал, насколько прав: «курица» действительно была кошмарной птицей. Друзьям довелось увидеть австралийского пересмешника[75] — злого гения здешних пустынных мест. Раскаты его мрачного хохота нередко отдаются в ушах несчастных, умирающих здесь от голода.
— Противный голос, скверные перья, но, может быть, из нее выйдет недурное жаркое? — прибавил парижанин.
Он нагнулся, чтобы поднять лук и стрелы, которые положил у подножия, и вдруг вскрикнул от ярости:
— Я обезоружен… И уже не могу развести огонь!
— Неужели? Вот незадача!
— Хуже: бедствие!
— Но что случилось? — спросил Меринос.
— Муравьи накинулись на тетиву — ведь она, ты знаешь, была из кожи угря! Вот они ее и сожрали. Мой лук теперь — просто палка!
— Что же будет с нами? — печально спросил американец.
— Ба! Придется затянуть пояс потуже… Разве случайно найдем что-нибудь съестное.
— Ах, опять страдать! Ужасно — постоянно ощущать пустоту в желудке. Никогда прежде я не знал этой пытки.
— А сколько людей терпят ее? — заметил Тотор. — О, эта милостыня, которую рассеянно суют горемыкам! О, кусок хлеба, который так чудесно «лечит» от голода!
— А я, как беззаботный и пресыщенный дурак, не хотел и слышать о благотворительности… Тотор, если я спасусь, вокруг меня никогда не будет голодных!
— Представляю, какую ты задашь работу отцовским поварам, — сказал Тотор.
— Я теперь понимаю обязанности богатых относительно неимущих!
Слушая товарища и покачивая головой в такт его словам, Тотор в то же время машинально наблюдал за исполинскими муравьями. Теперь эти прожорливые насекомые напали на кору дерева-бутылки. Парижанин видел, как они жадно поглощали сок, сочившийся изо всех трещинок и тонких стружек, вырванных их челюстями. Взяв пальцем одну из полусгустившихся капель, Тотор лизнул ее — и нашел, что вкус довольно приятный. Вынув из кармана нож, он проговорил:
— А почему бы и нет?
Находчивый француз быстро вырезал квадратный кусок коры, толщиной сантиметра в три. Она была мясиста, нежна, сочна.
— Смотри-ка ты! Желтая, как репа… а пахнет шампиньонами!
Юноша смело поднес кору ко рту и съел ее.
— Берегись! — тревожно вскрикнул Меринос.
