Глядя на него, Меринос невольно засмеялся, забыв про боль в ногах.
— А для довершения иллюзии, — прибавил Тотор, — я сделаю себе черные митенки[85] из рукавов мастерского произведения Диксона и Вебера, нью-йоркских портных. А теперь осторожно, не спугнуть бы!
Лошади стояли довольно близко. Одна из них подошла еще ближе, опустив голову и волоча по земле поводья. Тотор уверенно двинулся к ней. Животное посмотрело на него, понюхало воздух — и, надо полагать, удивилось, что его черный хозяин стал таким маленьким-маленьким.
Но фуражка на нем все та же, и запах его… Значит, можно успокоиться!
Повод оказался в пределах досягаемости Тотора. Он не замедлил схватить его, как кошка мышку. Лошадь фыркнула, стала пятиться, пытаясь вырваться.
— Слишком поздно, родная моя! Попалась, придется тебе носить другого хозяина и не кобениться!
С непревзойденной обезьяньей ловкостью Тотор вскочил в седло. Лошадь прядала ушами, брыкалась, вставала на дыбы, отчаянно сопротивляясь, но француз сильно пришпорил ее и пустил карьером по раскаленному песку.
Через четверть часа он вернулся. Животное, покрытое пеной, тяжело поводило боками. Укрощение строптивой состоялось!
Значит, все прекрасно. Удача на этот раз на их стороне. Судьба, которая была столь сурова к молодым людям, улыбнулась им.
Вторая лошадь, привыкшая всегда держаться бок о бок с первой, послушно возвратилась на свое место. Тотор без труда схватил ее за повод и подвел к другу.
Американец уже ничему не удивлялся: сила духа, энергия и упорство Тотора приучили его к тому, что даже несбыточное сбывалось. Но, с трудом поднявшись на ноги, он все же воскликнул:
— Тотор, ты велик!
— Мой рост — один метр и шестьдесят четыре сантиметра в обуви на каблуках, — отозвался парижанин, — ровно на двести девяносто восемь метров и тридцать шесть сантиметров ниже Эйфелевой башни[86], так что нечего пыжиться! Спасибо только, что напомнил: нужно укоротить стремена. А теперь, мой Меринос, — на коня!
Лошадь, которую сдерживала железная рука Тотора, дрожала, но не двигалась. Меринос с трудом взобрался на нее. Попав же в седло, проявил себя отличным наездником. Какое счастье — оказаться верхом на чистокровном скакуне, который, можно надеяться, унесет его в страну обетованную!
Черные полицейские, лежавшие до сих пор неподвижно, начали глубоко втягивать воздух, задвигались в своих путах и мало-помалу ожили. Что же предстало их глазам!
Они увидели, что лежат раздетые-разутые, в одном шерстяном белье, без мундиров, оружия. Их престиж растоптан! Их лошади в руках разбойников! О, их лошади!
Негры завопили, они угрожали, рыдали, как дети, катались по земле, извивались, наконец освободились от пут и закричали:
— Отдайте наших лошадей!
Полицейские бросились к поводьям, но Тотор поднял револьвер и произнес гоном, не допускающим возражений:
— Уберите руки! Не то мозги брызнут!
— Хватит! — жестко прибавил Меринос. — Довольствуйтесь тем, что мы забыли причиненное вами зло.
— Что будет с нами, мы же погибнем! — крикнул один из негров.
— Спасайте себя сами, как спасались мы, отыскивая себе пищу… Вам это легче; вы дикари и у себя на родине… Вот вам зажигалка, вот нож… у нас и этого не было. Бегите, да смотрите не попадайтесь нам!
— А мы — рысью, в путь, — прибавил американец и, пришпорив лошадь, поехал к соленому озеру.
ГЛАВА 9
Люди вне закона. — Остановка, не входящая в программу. — Таинственная мольба о помощи. — Бушрейнджеры. — Сухой лес. — Опять «Б. Р.». — Тягостное безлюдье. — Отдаленные звуки. — Адская свора, — Слой дохлых кроликов.
Вскоре завывания и проклятья полицейских замерли вдали.
Избавившиеся от них молодые люди вернулись к дереву-бутылке и грустно склонили головы, глядя на несчастного, которому они не могли даже отдать последний долг. Потом беглецы решительно двинулись в пустыню, которая простиралась перед ними насколько хватало глаз.
Тотор внимательно вглядывался в рыхлую песчаную почву. Его пытливый взгляд уже заметил следы. Здесь было немало отпечатков лошадиных копыт, человеческих ног, обутых в сапоги или ботинки, элегантный изгиб которых угадывался в следе.
— Вот что я искал, — сказал парижанин.
— И куда приведут нас эти следы? — спросил Меринос.
— К людям.
— Может быть, к ужасным разбойникам, — заметил американец.
— Еще неизвестно, что лучше, — отозвался Тотор. — С джентльменами из полиции мы уже имели дело. Только подумать: мистер Пять хотел отрезать твою голову и увезти в мешке с солью.
Меринос вздрогнул и побледнел.
— Ты мне еще не говорил об этом, мой Тотор, — прошептал он.
— Времени не было в суматохе схватки, принесшей нам свободу, пару великолепных лошадей и редкое удовольствие вздуть агентов общественного порядка.
— God bless me! Я, кажется, прикончил бы их, если б знал, — проговорил Меринос.
— И стало бы только хуже, — ответил Тотор. — Нас и без того могут отправить на виселицу.
— Да, на виселицу, — серьезно подтвердил Меринос, — потому что англичане не шутят перед лицом таких действий против власти… Так что, — мрачно скаламбурил он, — повесят нас чуть-чуть или чуть больше — уже не важно.
— По совести говоря, мне бы не хотелось преждевременно закончить жизненный путь, болтаясь на веревочке.
— Мне тоже.
— А раз так и мы вне закона, — продолжал Тотор, — чего же нам бояться разбойников?
— Если бы мы были в более или менее цивилизованных местах, все устроилось бы при помощи денег. Имя и сейф моего отца — сила!
— Да, да, помню, — сказал Тотор. — Ты говорил мне, что он важная шишка, и это меня немного успокаивает… Но вот беда — где его искать?
— Наверняка в Сиднее, где я собирался встретиться с ним, но…
— …Но, предпочтя вцепиться в меня, ты поневоле избрал карьеру робинзона… хотя зачем тебе думать о карьере — о яме, из которой Робинзон добывал бутовый камень![87]
Меринос посмеялся шутке и прибавил:
— Да, я закончил свое образование в Англии и отплыл в Сидней. Отец же недавно явился туда из Америки по делам шерстяного треста.
— А нельзя узнать, чем именно он занимается в Австралии? — спросил Тотор.
— Хочет завладеть на этом континенте всем запасом шерсти… скупить все и во что бы то ни стало поднять цены. Он и меня намеревался приобщить к своему бизнесу.
— Но эта закупка, наверное, разорит множество людей? — заметил парижанин.
