ощущения передать нельзя. Эта картина может существовать лишь в
единственной форме – в натуре.
– Да уж, сколько мяска там ходит… – вдруг сетует Митя, кивая в сторону, откуда они со страхом
пришли.
До Романа не сразу и доходит, о чём это он. Но, вспомнив округлённые глаза Мити,
прошептавшего слово «медведь», лишь усмехается про себя: да ладно уж – пусть себе
похрабрится.
Потом всю дорогу назад, особенно уже на велосипедах, придающих, как ни странно, ещё и
какую-то защищённость, Митя строит различные фантастические планы поимки чёрного медведя и
тут же посмеивается над собой.
– А черемши-то мы так и не нарезали! – стремительно несясь вниз по утоптанной тропинке,
пробитой по средине какой-то просеки, кричит Роман.
– Да на фига она тебе нужна?! – отвечает Митя. – Тебе же без неё ещё лучше!
И то верно! Никто никого не лишает права оставаться детьми.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Выезд!
Своего первого пожара Роман ожидает с трепетом. Без пожара ему уже просто никак нельзя,
поскольку он получает зарплату бойца пожарной охраны. Иначе эти деньги вроде как дармовые.
Кроме того, не побывав на пожаре, он остаётся новичком, а стаж работы растёт с каждым
дежурством. Не правильно это. Ведь наверняка же на первом выезде в чём-нибудь оплошаешь. Но
одно дело – ошибиться новичку, и другое дело – пожарному со стажем. Конечно, наслушавшись
разных историй про пожары и про всякие происшествия на них, Роман слегка мандражирует, но что
делать? Пожар нужен!
Впрочем, по выезду тоскуют все. Пожары возникают по разным причинам, однако ветераны
знают, что их приближение заметно по некоему изменению атмосферы в самой части. Сегодня с
самого утра эту атмосферу чуть встряхивает знакомый сварщик, ремонтирующий систему
отопления – пора уже готовиться к зиме.
– Ну что, пожарнички, – весело дразнит он их, – всё жрёте да спите?
Раньше, забегая к ним сыграть партию в бильярд, он на такие реплики не отваживался, но
сегодня-то он, в отличие от них, при деле – чего ж не подразнить? Каргинский от его наглости
немеет и свой отпор начинает с каких-то междометий и беспомощного всплёскивания бледными
костлявыми ладонями.
– А чего бы нам и не поспать? – рассудительно вплетает тут Митя. – Харч свой – из дома
приносим, и сон свой – чужого не занимаем. Нам и платят не больше нашей службы. А ты над
нами изгаляешься, пока у тебя ничего не горит. А загорит какой-нибудь курятник, так ты молиться
211
станешь на нас.
– Молодец Ельников! Отвесь, отвесь ему! – едва не подпрыгивая, воодушевленно восклицает
спасённый начальник, понимая, что лучше тут уже не ответить.
Эх жаль, что Каргинский не генерал, а то орден бойцу был бы обеспечен! Однако сам-то Митя
говорит это не наступая, а словно оправдываясь: без пожаров он тоже чувствует себя
неполноценным работником, и реплика сварщика звучит для него укором.
В любом случае всем кажется, что начало возможному пожару положено. Атмосфера
взбудоражена и требует выхода. Арсеньевич, вылезая со своей прямой ногой из-за доминошного
стола, несколько осаженного в пол, вдруг ни с того ни с сего заявляет:
– Пойду машину проверю. Что-то уж сильно тихо сегодня. Не иначе, выезд будет.
– Типун тебе на язык! – радостно отзывается Каргинский, прилепляя очередную костяшку к
длинной дорожке домино.
И не успевает ещё закончиться эта трёхчасовая партия, как телефон, молчавший с утра (его
даже несколько раз проверяли на исправность), разражается бодрой отрезвляющей трелью. Митя
тут же бросается к телевизору и полностью выкручивает звук. Рядом с телефоном сидит
Каргинский, и трубка, кажется, сама прыгает ему в ладонь.
– Пожарная часть. Дежурный слушает, – как и положено, докладывает он.
Не надо слышать того, что сообщается Каргинскому – достаточно видеть его лицо. Строгое и
официальное вначале, оно вдруг принимает некое воодушевлённое выражение, словно в ухо
через трубку вливается какое-то возбудительное горючее топливо. У Каргинского уже дрожат
пальцы, лежащие на столе, раздуваются ноздри, словно уже чующие запах дыма, глаза
перестраиваются, обретая орлиную мощную зоркость.
Сергей, который из-за простуженной спины обычно отстаёт от всех, влезая в робу, не
выдерживает первым. Тихо положив домино дырочками вниз, он на цыпочках, чтобы не шуметь,
бросается к своей робе и до момента, когда Каргинский с треском бросает трубку на чёрный корпус
старинного телефона, уже успевает натянуть брезентовые штаны.
– Тревога! – орёт начальник, будто не своим подчинённым, а всему посёлку Выберино и,
пожалуй, дальше – всему беспечно успокоенному миру.
Причём делает он это, вылетая из-за стола, почти одновременно впрыгивая в свой плащ и
нахлобучивая на голову железную каску, висевшую на гвоздике.
Затягивая ремень, он кидается к забытому звонку и давит кнопку, извещая начальника части,
ушедшего в кабинет на втором этаже, пожалуй, уже и без звонка услышавшего своего боевого
начкара. Тут же ринувшись в гараж, Каргинский грудь в грудь ударяется с возвращающимся оттуда
Арсеньевичем.
– Тревога! – перепутав все тона и тональности, орёт на него так, словно водитель в чём-то
провинился. – На выезд!
– Ну, а базлать-то чего так… Выезд, так выезд, а то уж я подумал, что война, – отвечает
Арсеньевич и, прихрамывая, спешит к машине – водители могут робу не надевать.
Пока начальник караула, как требует того инструкция, открывает ворота, Роман и Митя уже
сидят на своих местах во второй кабине, застёгивая ремни и последние пуговицы.
– Трогай! – кричит Каргинский, врываясь в кабину Арсеньевича, и тут же застывает,
уставившись в лобовое стекло, полностью перевоплотившись в движение машины, которая
вообще-то ещё стоит.
Двигатель гудит, но Арсеньевич спокойно и задумчиво смотрит в открытые ворота.
– А-а-а-а! – уже просто так, без всяких слов орёт Каргинский.
Арсеньевич медленно поворачивает голову. Это продолжается какие-то секунды, за которые
Каргинский едва ни в труху перегорает изнутри.
– Ты хоть охолони маленько, – советует водитель. – Что же, вторая машина тоже пойдёт?
Начальник караула, как кукушка из часов, выпархивает на подножку.
– Коржов! – уже просто истерически кричит он. – Второй ход в резерве! Оставаться у телефона!
– Так-то оно лучше, – соглашается Арсеньевич, – вот теперь поехали…
Тут же, скорее для бодрости духа и впрыска адреналина, Арсеньевич включает мощную
пожарную сирену, от которой, когда она вопит у тебя над темечком, кровь в жилах стынет досиня.
– Ну! – возбуждённо восклицает Митя, повернувшись к своему напарнику. – Сегодня тебя можно
поздравить с крещением!
Романа это напрягает ещё больше. В каске, в робе, туго перетянутой ремнём, в рукавицах – во
всей этой защищённости он ощущает в себе решимость действовать, с бычьей силой и упорством
ломиться куда угодно. Ему кажется, что этой своей ногой в жёстком сапоге он прошибёт
