стену и
всюду пройдёт насквозь, а кулаком в сухой облегающей рукавице собьёт или переломит любую
горящую балку. Его сердце колотится вразнос, а резкий тревожный рев сирены, ещё несколько раз
включаемый Арсеньевичем для предупреждения встречных и обгоняемых машин, едва не
выдёргивает это сердце наружу. У новичка мелькает подозрение: не слишком ли он смешон в
своём состоянии? Но так же напряжён и Митя, сжимающий под мышкой скрученный в бухту сухой
212
рукав с присоединенным стволом, который, как ясно помнится из наставлений Каргинского,
называется рукавом первой помощи. В некотором напряжении находится даже внешне спокойный
Арсеньевич. Про Каргинского же лучше смолчать. Звук сирены будит в каждом пожарном что-то
вроде того, что, по описанию классиков, будил охотничий рог в охотничьих собаках. Роману
кажется, будто вся его спокойно текущая жизнь оборвалась, подскочив куда-то выше, и
продолжается теперь на иной, более горячей яростной параллели.
– Скажи хоть, что тушить-то едем? Куда поворачивать? – спрашивает Арсеньевич перед быстро
приближающимся перекрёстком.
– Возгорание склада опилок у ТЭЦ! – отчеканивает начальник.
– Ну-у, – разочарованно произносит Арсеньевич и после перекрёстка, кажется, уже спешит не
так, как раньше. – Вот уж там-то мы повозимся…
– Главное – быстро локализовать очаг пожара, – решительно заявляет Каргинский.
– Ну а как же иначе? Это само собой, – иронично соглашается Арсеньевич.
Этот их краткий разговор успокаивает Романа, а больше всего почему-то слово «локализовать»:
все-таки, как ни говори, рядом опытные, бывалые люди.
Машину встречает начальник цеха – высокий, худощавый и седой. Он вовсе не напуган, как
можно было ожидать, а лишь озабочен. Не успевает он и рта раскрыть, как вылетевший из кабины
Каргинский расспрашивает его сам.
Горят опилки под широким шиферным навесом, называемым складом. Вчера под его сводами у
электромоторов работали сварщики и, видимо, обронили искры. Тлеющий огонь незаметно ушёл в
самый низ этой необъятной деревянной горы к транспортеру, который теперь уже заклинен
перегоревшей балкой.
Каргинский распоряжается поставить машину у специально предусмотренного здесь бассейна:
при таком пожаре воды предстоит перекачать целое море. Наготове уже два бульдозера, которые,
повинуясь жестам неистового пожарного, тут же с достоинством начинают наступление на опилки,
чтобы обнажить тот очаг пожара, который предстоит «локализовать». Неожиданно опилки перед
носом первого же трактора проваливаются, трактор резко стопорит ход, едва не завалившись в это
раскрывшееся огненное жерло, а потом благополучно спячивается. Хлестать воду в эту дыру нет
смысла: основной огонь, расходящийся по транспортеру, далеко внизу. Горящие опилки обычно
расталкиваются на свободное пространство, где их легче пролить водой. Зарывать тлеющий огонь
в новой куче недопустимо: так можно тушить бесконечно. Митя Ельников и Роман работают со
стволом. Роман, как подручный стволового, помогает Мите подтягивать и расправлять рукав.
Митя разочарован тем, что поработать с усердием и удовольствием здесь не получится.
– Не было пожара, и этот не пожар, – даже чуть виновато говорит он, передавая ствол новичку.
– Разве это пожар? Так себе – «выезд».
Теперь Роман продвигается дальше, туда, где дым гуще и минутами, при перемене слабого
ветерка, нельзя ни смотреть, ни дышать. Дым лениво обволакивает, глушит, усердно и старательно
выедает глаза. Тогда приходится опускаться на колени и, кланяясь ему, дышать около самой
поверхности, где тонким слоем остаётся чистый воздух.
Через полчаса около Мити и Романа появляется Прокопий Андреевич в какой-то особенно
нарядной форме, видимо, специально надетой по случаю пожара. Потоптавшись и посмотрев на
работу подчиненных, он уходит без всяких слов. Сразу же после него подлетает Каргинский – в
опилках и в саже с головы до ног. Только что, проверяя, нельзя ли подобраться к огню снизу, под
лентой транспортера, он, вооружённый фонарём, лазил туда прямо из бункера котельной и метров
через двадцать обнаружил, во-первых, дымящийся непреодолимый завал прямо перед собой, а,
во-вторых, то, что проход, в который он влез, узок настолько, что развернуться в нём для
нормального отступления нельзя. Вдобавок ему лишь теперь приходит на ум, что такой же завал
может внезапно образоваться и позади: кто знает, как распространяется огонь над транспортёром?
Одно это предположение заставляет пожарного забыть такое красивое слово как «разведка» и
вызывает взрыв и без того мощной его энергии. Советский транспортёр марки такой-то (Каргинский
вдруг забывает эту марку, которую только что специально уточнил у начальника цеха по случаю
составления протокола) оказывается как раз соответствующим его габаритам. Он очень энергично
отрабатывает в нём задом, и похожий на плотный поршень в своём, задравшемся на голову
плаще, тянет за собой дым, копоть и огонь. Выбирается он благополучно, правда, вобрав в себя
столько опилок, что они колючат даже в кальсонах. Из-за мысли об опасности, которой он только
что подвергался, все события приобретают для Каргинского куда более жёсткую трактовку, чем для
остальных спокойных пожарных. Теперь ему хочется непременно разобраться, из-за чьей
конкретно халатности тушение данного возгорания едва не оказалось сопряжённым с
человеческими жертвами. А конкретно: с возможностью такой нелепой жертвы его самого! И вот,
ещё раз проверив наряды на проведение сварочных работ в пожароопасных местах, отматюгав
одного руководителя за формальное отношение к этим нарядам, а другому посулив несколько лет
тюрьмы, он, как горячий метеорит продолжает носиться по объекту, потому что с опилками,
колючащими повсеместно, и целым ведром собственного кипящего адреналина успокоиться уже
213
просто никак не возможно.
Однако как ускорить тщательное методическое проливание опилок? Все, за исключением
начальника караула, спокойны. Трактористы же – основные здесь работники – обозлившись, что их
не подменяют на обед, и вовсе бросив в два часа дня свою рокочущую технику, отправляются в
столовую.
– Куда же эти дезертиры-то рванули? – озабоченно говорит Митя, видя, как трактористы
пружинящими шагами сбегают вниз по мягкому склону. Он хочет почесать затылок, но на руке –
жёсткая рукавица, а на голове – каска, и для того, чтобы хоть как-то добраться до затылка, Митя,
прищурив глаз, точечно колотит кулаком по каске. – Однако, – добавляет он, приняв вдруг
решение, как будто как раз от этого постукивания, – надо бы попросить их по-хорошему, пусть
поработают ещё.
Ковыляя мощными ногами, разработанными тренировкой на своём велосипедном мастодонте,
он легко настигает мужиков, но те лишь отмахиваются от него. Сконфуженно вернувшись, Митя
шмякается в опилки. От расстройства его тянет закурить и он начинает охлопываться ладоням,
чтобы обнаружить на себе дислокацию курительных принадлежностей. Все они спрятаны в
карманах форменных брюк под робой. Добираясь до них, Митя поднимается в полный рост,
расстёгивает и бросает ремень, снимает каску и куртку, потому что верхние брезентовые брюки на
лямках нельзя снять, не сняв куртки. Приходится, конечно, и штаны эти приспустить, чтобы
