людей, добивавшихся свидания со мною.
Из этих посещений два заслуживают особого упоминания.
3-го или 4-го числа ко мне явилась депутация националистов Юго-Западного края в лице моих знакомых членов Государственной думы П. Н. Балашова, Д. Н. Чихачова, Потоцкого и ранее мне неизвестного профессора Чернова.
Говорил со мною от имени депутации глава ее Балашов, другие же молчали и только под конец, видимо желая загладить неловкость положения, сказал несколько примирительных слов профессор Чернов.
Балашов начал с того, что партия националистов взволнована покушением на Столыпина, не только как на выдающегося и благородного государственного человека, незаменимого в настоящую минуту, но и как на человека, всем своим существом слившегося с национальной партией, проникнутого ее идеалами и оказывающего ей свое могущественное покровительство, потому что в ней он видит единственную здоровую политическую партию в России, не борющуюся с правительством во имя захвата власти. Волнение партии, — по словам Балашова, — увеличивается еще более от того, что преемником Столыпина назначен или назначаюсь я, потому что мне партия не доверяет и очень опасается, что моя политика будет совершенно иная, чуждая ясным национальным идеалам и проникнутая слишком большими симпатиями к Западу, следовательно, к элементам международного капитала и — инородческим.
«Позвольте договорить до конца, — сказал Балашов, — мы вас поддерживать не можем, если только не получим от вас уверенности, что, заменив Петра Аркадьевича, вы будете честным и открытым продолжателем его политики».
Выслушав это необычное и малолюбезное обращение, я начал мой ответ с чисто формального отвода, сказав, что я отнюдь не назначен председателем Совета министров, а только вступил по закону в исполнение его обязанностей, по причине тяжелой болезни Петра Аркадьевича. Вместе с ними я искренно молился в соборе о его исцелении, хотя с грустью думаю, что наша молитва не будет услышана, потому что вижу, что Петр Аркадьевич угасает. Я не имею решительно никакого желания быть руководителем общей политики России и буду очень благодарен их партии, если она, в размерах, доступных ее влиянию, примет меры к тому, чтобы отвратить ту опасность, которую она видит в моем назначении, а мне окажет великую услугу, избавив меня от той тяжести, нести которую я вовсе не стремлюсь.
Я прибавил к этому еще, видимо не понравившиеся Балашову, слова: «Но только было бы гораздо проще и, во всяком случае, деликатнее по отношению ко мне, если бы вы обратили ваши опасения туда, где может решаться мое назначение, если вы имеете туда доступ, а не говорить мне прямо в лицо „Мы вам не верим“, ибо не можете же вы ожидать от меня такого шага, чтобы я сам пошел к государю и сказал: „Мне не верит самая крупная политическая партия, и поэтому я не могу принять такого назначения“. Тем более не могу я этого доложить его величеству, что у меня нет никаких оснований полагать, что такое назначение будет мне предложено».
После этого вмешался профессор Чернов и, желая поправить своего лидера, сказал мне: «Петр Николаевич не совсем ясно выразил вам нашу мысль, или вы поняли ее не так, как мы хотели ее высказать. Мы понимаем хорошо, что всякая политическая партия, которая занимается борьбой с правительством, приносит несомненный вред и себе, и стране. В России нужно не бороться с властью, а работать вместе с нею, но работать можно только с такою властью, которую уважаешь, и помогать только той, которая помогает партии и ведет страну по правильному пути. Если бы мы имели не только уверенность, но даже надежду на то, что вы поведете Россию по тому пути, по которому ее вел Петр Аркадьевич, мы открыто стали бы на вашу сторону, как стояли на его стороне».
Поблагодарив профессора за то, что его обращение ко мне, во всяком случае, отличалось меньшей нелюбезностью, нежели выступление их лидера, я высказал моим посетителям прежде всего, что они придают власти председателя Совета гораздо больше значения, нежели она имеет на самом деле.
И сейчас, спустя много лет, я могу воспроизвести то, что сказал я им в подтверждение моей мысли — я сохранил заметку о нашем свидании, записанную по горячим следам, а именно: «что прочной, всеобъемлющей власти сейчас в России никто, кроме государя, не имеет и иметь не будет. Она дается только в минуту катастрофы и кризиса, когда приходится даже проявлять готовность поступиться многими существенными прерогативами. Но как только гроза проходит, все полномочия существенно видоизменяются, и чем больше пользовался носитель власти своими полномочиями, тем скорее наступает его падение. За примером, сказал я, ходить недалеко. Вот тот же Петр Аркадьевич, который теперь умирает и которого вы считали осуществляющим программу вашей партии, разве он, при всей своей кажущейся силе, был вполне самостоятелен и, в особенности, прочен на своем посту? Неужели вы сами не видели, что после проведения западного земства он вовсе не остался столь же влиятельным, как был прежде?
Ведь несколько месяцев спустя после одержанной им победы он уже был конченым человеком, в смысле влияния, и если бы пуля Багрова не пресекла его дней, то он все равно очень скоро сошел бы с политической арены, и никакая поддержка вашей партии не уберегла бы его. Он сознавал это лучше всякого, и уже почти накануне постигшей нас катастрофы прямо говорил мне об этом. Поверьте мне, что все наши уговоры с вами, если бы даже мы могли заключить с вами предлагаемый договор, не имели бы существенного значения. Я никогда не был хвастуном и никогда не решусь сказать вам, что я сумею провести ту или иную политику. Если мне суждено, — от чего упаси меня Господь, — сменить Петра Аркадьевича, то я обещаю исполнить одно: никогда не лгать моему государю и не быть игрушкою в руках какой-либо партии. Я не знаю, буду ли я располагать свободой действий, но так как я в этом сомневаюсь, то буду исполнять мой долг только до тех пор, пока обстоятельства не заставят меня действовать против моей совести, а что касается до вашей партии, то я скажу вам прямо, что вашей программы я в точности не знаю, слышал очень часто от Петра Аркадьевича много красивых, но туманных слов, а практической сущности ее не вижу и усвоить себе еще не могу.
Если, как вы говорите, вашим лозунгом является величие России
