частности этого дела и приступить к заведыванию им, не теряя времени на его изучение, для чего переживаемый Россией момент представляется особенно неблагоприятным, так как он требует от главного начальника ведомства внутренних дел не методической подготовки, а неотложных распоряжений.
Макаров — человек безусловно твердых убеждений, научившийся, однако, за свою продолжительную службу подчинять свои взгляды уважению к закону. Его выступления в Государственной думе в бытность товарищем министра внутренних дел, и притом по делам крайне щекотливого свойства, отличались всегда большим тактом, эрудицией и определенностью и снискали ему то уважение, без которого участие в работе законодательных учреждений для представителя правительственной власти просто невозможно. В Государственном совете Макаров имеет совершенно исключительное и благоприятное положение по занимаемой им должности государственного секретаря, и есть полное основание надеяться, что ему более чем кому-либо удастся восстановить то нормальное положение Министерства внутренних дел в верхней палате, которое было крайне осложнено за последнее время.
Таковы, Ваше И. В., те истинные основания, которые побуждали меня остановить Высочайшее Ваше внимание на этом должностном лице. Не дерзаю повергать на благовоззрение Вашего В-ва моих соображений о других лицах, не зная, в какой мере на них могло бы остановиться избрание Ваше. Круг этих лиц чрезвычайно ограничен, а требования, предъявленные к должности министра внутренних дел вообще, и в настоящую минуту в особенности, столь сложны и многоразличны, что сделать правильный и безошибочный выбор крайне трудно. В особенности затруднительно избежать самой большой опасности при избрании такого лица, предшествующая деятельность которого успела создать около него атмосферу более или менее справедливой предвзятости и враждебности. При этих свойствах спокойная работа немыслима, производительность ее совершенно ничтожна.
Я позволил бы себе доложить Вашему И. В. еще о двух молодых деятелях, черниговском губернаторе Маклакове и киевском — ныне директоре Департамента земледелия — графе П. Н. Игнатьеве, но опасаюсь, что в лице первого из них Ваше Величество не найдет достаточно подготовленного деятеля. Маклаков должен быть лично известен Вашему Величеству по недавнему посещению Черниговской губернии. Мне он известен по его службе по Министерству финансов. Это человек совсем молодой, по-видимому, энергичный, но еще совершенно неопытный; всего лишь второй год он занимает должность губернатора.
Он вовсе не знаком со службой центральных управлений, недостаточно образован, мало уравновешен, легко поддается влияниям людей, не несущих ответственности, но полных предвзятых идей, и едва ли сумеет снискать себе уважение в ведомстве и законодательных учреждениях.
Граф Игнатьев мне мало известен, но он пользуется репутацией человека умного, осторожного, вдумчивого, и в бытность свою киевским губернатором был признаваем покойным статс-секретарем Столыпиным, вместе с бывшим саратовским губернатором графом Татищевым, — одним из лучших губернаторов. Простите мне, Ваше Императорское Величество, столь длинное мое изложение. Взгляните милостиво на мои побуждения; в них нет и тени чего-либо личного. Руководит мною одно желание сказать перед Вами, по чистой совести, то, что подсказывал мне мой разум, и устранить на первых же шагах моей ответственной, тяжелой деятельности неудачу в выборе лица на самый трудный пост.
Ошибочность выбора не может не оставить после себя самых тягостных последствий, которых следует избегать всеми доступными способами».
Ответ на мое письмо последовал очень быстро.
Вечером 14 сентября я получил от государя шифрованную телеграмму от того же числа из Ливадии такого содержания: «Обдумав содержание Вашего письма, нахожу назначение государственного секретаря Макарова на должность министра внутренних дел вполне подходящим. Желая его видеть до назначения, вызываю его сейчас по телеграфу в Ялту, прошу ему не сообщать о предположенном».
На другое утро Макаров рано приехал ко мне, показал вызывную телеграмму и спросил меня, не знаю ли я причины вызова. Связанный полученным указанием, я ответил ему, что ничего не знаю, и просил немедленно по прибытии в Ливадию сообщить мне шифром причину вызова, который не может меня не интересовать живейшим образом, и в тот же вечер Макаров выехал в Крым, а Танеев доставил мне подписанный 12 сентября указ о моем назначении. Через 6 дней Макаров вернулся сияющий и довольный своим назначением министром внутренних дел. По-видимому, все испытывали большое чувство облегчения от миновавшего осложнения. Доволен был и государь, написавший мне самое милое, ласковое письмо, к сожалению не сохранившееся у меня и, всего вероятнее, не возвращенное мне в числе бумаг, взятых при обыске 30 июня 1918 года. Но я хорошо помню не только содержание, но даже и отдельные выражения этого письма.
В нем государь писал мне, что остался очень доволен двукратной беседой с Макаровым, что нашел в нем человека совершенно подготовленного, очень здраво смотрящего на вещи и высказавшего ему все те взгляды на задачи Министерства внутренних дел, которые казались безусловно правильными и самому государю, что он уверен, что при нем министерство войдет в «свои рамки» и будет заниматься разрешением таких вопросов, которые давно запущены, и внесет больше «делового спокойствия» туда, где слишком развилась «политика и разгулялись страсти различных партий, борющихся если не за захват власти, то, во всяком случае, — за влияние на министра внутренних дел».
В этих словах было явное неодобрение политики только что сошедшего столь трагическим образом со сцены Столыпина, которому уже не прощали ни его былого увлечения Гучковым и октябристами, ни последующего перехода его симпатий к националистам, к которым питали тоже, по-видимому, малое доверие и даже сочувствие наверху.
Доволен был, конечно, и я первой одержанной мною крупной победой и столь счастливым, казалось мне в ту пору, разрешением кризиса, и мог спокойно вступить в должность председателя Совета.
Действительно, кризис разрешился в ту пору совершенно благополучно, потому что без этого мое положение становилось сразу совершенно невыносимым, и я хорошо понимал, что при министре внутренних дел Хвостове мне не было бы никакой возможности показаться в Думе и пришлось бы волей или неволей уходить с места при первой представившейся возможности.
Довольна была даже и печать, встретившая назначение Макарова без всякой враждебности; даже «Гражданин» Мещерского отзывался на первых порах довольно милостиво, пытаясь, однако, всячески взять нового министра под свою опеку, и недвусмысленно предлагал свое «благоволение» за уступку ему таких корифеев того времени, как Белецкий и Харузин, для осуждения которых у Мещерского не было достаточно резкостей. Это отношение скоро, однако, сменилось на самое враждебное,
