председатель комиссии Муравьев перечитывал какое-то дело и по мере моих ответов на заданные вопросы особенно внимательно читал какую-то бумагу, переписанную на пишущей машинке, и постоянно останавливал меня на разных деталях. Затем, когда по какому-то ничтожному поводу я сослался на запамятование одной мелкой подробности, он прочитал мне часть этой бумаги, сказав: «Вот передо мною копия вашего письма от 10 сентября. Вы совершенно точно воспроизводите обстоятельства того времени, хотя уже прошло ровно 6 лет». Оказалось потом, как сказал мне на другой день один из следователей, состоявших при комиссии, кажется член Московской судебной палаты или товарищ прокурора Голеновский, что государь передал в Чрезвычайную следственную комиссию по требованию, переданному ему Керенским, целый ряд документов, хранившихся лично у него, и в том числе переписку с отдельными министрами. Среди этих переданных государем бумаг оказалось и мое письмо от 10 сентября 1911 года, копия с которого сохранилась у меня. Вот оно:
«Ваше Императорское Величество.
С той минуты, что я вышел из Вашего кабинета в Киеве, перед отъездом Вашего Императорского Величества, меня не покидает самое тяжелое, гнетущее раздумье. Верьте мне, Государь, что меня смущает не тяжесть ответственной задачи, возложенной на меня Вашим безграничным ко мне доверием, в столь трудную пору жизни Вашей страны. Не наполняет страхом моего сердца и мысль о том, что мои силы не достаточны для того, чтобы поднять на мои плечи, с верою в успех, столь великое дело служения родине и Вашему Императорскому Величеству.
Я принял Ваше повеление спокойно, и перед лицом Вашим, Государь, и перед всевидящим взором Царя царствующих, перед своею собственною, никогда не изменявшею Вам совестью сказал себе: „Да будет воля Божья и воля Вашего Императорского Величества“. Не в моих руках, Государь, результаты моих трудов, не мне провидеть грядущее.
Знайте одно, Государь, что как до настоящей минуты, во всю мою уже теперь долгую жизнь, так и впредь до моего последнего вздоха, все силы моего разумения принадлежат Вашему Императорскому Величеству, и я буду счастлив, говорю это без колебания, отдать жизнь Вам и родине…
Смущает мою душу то, что В. И. В. благоугодно было сказать мне относительно замещения должности покойного Петра Аркадьевича на посту министра внутренних дел. Простите мне, Государь, все, что я сказал Вам по этому поводу. Не усмотрите в моих словах недостатка готовности сообразоваться с Вашими велениями или затруднять Вас в приведении в исполнение Ваших намерений, мне больно думать, Государь, что в минуту Вашего отъезда я огорчил и, быть может, расстроил Вас. Таких намерений у меня не было, и тогда, как и сейчас, как и впредь, я готов отдавать всю мою душу на то, чтобы облегчить Ваши заботы и принять на себя хоть частицу их.
Но, как в ту минуту, под первым впечатлением, так и сейчас, после упорного и честного раздумья в течение двух суток, я видел и вижу, что я не мог поступить иначе, и если бы я поступил иначе, под влиянием столь естественного желания не противоречить Вашему намерению, — я поступил бы просто нечестно.
Судьба поставила меня, Государь, в непосредственное сношение со многими людьми; она научила меня распознавать их, оценивать их не по словам и отзывам других, а по их собственным делам, по их личным способностям и внутреннему достоинству, и, руководствуясь этими основаниями, я должен быль сказать Вашему И. В. с полным убеждением, как повергаю сейчас на Ваше благовоззрение спокойно, искренно и с упованием на Вашу милостивую снисходительность к моей смелости, что указанное мне Вашим И. В. лицо (нижегородский губернатор Хвостов) не отвечает ни одному из тех требований, которые должны быть предъявлены к министру внутренних дел, не только теперь, в переживаемую Вашею страною тяжелую и сложную минуту, но и при самых обыденных и нормальных условиях.
У него нет никакого административного, а тем более государственного опыта; он никогда не прикасался ни к одному из элементов сложной административной машины, — вне чисто провинциальных исполнительных действий; он человек всем известных, самых крайних убеждений, находящихся в полном противоречии с тем строем государственной жизни, который насажден державною волею Вашего И. В.; он успел на второстепенном губернаторском посту обострить в самом нежелательном направлении целый ряд вопросов, чреватых своими последствиями; по своему возрасту и по всему своему прошлому, он не может внушить к себе ни малейшего авторитета, в столь обширном и далеко не устроенном ведомстве, как Министерство внутренних дел, и, наконец, что всего важнее, его назначение было бы принято всем общественным мнением, и в особенности нашими законодательными учреждениями, с полным недоумением и даже недоверием, побороть которое у него не хватило бы ни умения, ни таланта, ни знаний, ни подготовленности.
Не судите меня, Государь, за эти слова. Ваше Величество изволите знать, что я никогда не искал популярности, не заискивал перед общественным мнением и открыто отстаивал свои взгляды перед законодательными учреждениями. Но я не хочу умолчать перед Вашим И. В., что лицам, окружающим престол, несущим перед Вами и перед страной ответственное бремя заведования крупнейшими отраслями государственного управления, нельзя действовать с самою слабою надеждою на успех, если только к ним нет, на первом месте, доверия Вашего И. В. и, затем, уважения общественного мнения.
Без этих двух условий все дело управления обращается в безрезультатное, и государство и Ваше И. В. неизбежно несут невознаградимый ущерб. Простите мне, Государь, эти слова, они идут из глубины безгранично преданного Вам сердца, для которого дорого только одно — не утаить перед Вами ничего, что может быть прямо или косвенно вредно для В. И. В.
Я понимаю вполне, что Ваше В. не могли разом остановиться на том единственном имени, которое было произнесено мною. Недостаток времени лишил меня возможности шире доложить Вашему Величеству этот вопрос. Дозвольте же мне, Государь, теперь несколько восполнить этот пробел.
Как тогда в Киеве, так и теперь, после долгого и упорного размышления, я дерзаю довести до Вашего сведения, что назначение государственного секретаря Макарова отвечало бы многим из задач настоящей минуты. У него достаточный государственный опыт. Ему близко знакомо полицейское дело, и он издавна изучал борьбу с политическими преступлениями. Почти трехлетнее его сотрудничество с Петром Аркадьевичем, именно по полицейской части, дало ему возможность близко изучить все
