случай, - хмуро сказал Федор, закуривая сигару. «Хотя, если верить тому, что ты мне написала...»
-Верьте, - Ханеле закуталась в шаль. Женщина быстро, незаметно, положила руку на медальон под
глухим воротом платья. «Дядя Теодор, - она помялась, - не надо со мной туда ходить».
-Ты же сказала - должен быть близкий человек, - удивился мужчина. «Его крови. У Моше жена,
ребенок...»
-У вас тоже, - Ханеле взглянула на мачты кораблей, на полукруг лазоревой воды. Снизу доносился
блаженный смех. Маленькая Хана шлепала босыми ножками по кромке прибоя. Бергер сидел на
камнях, склонившись над своим блокнотом. «Он стихи пытается писать, - вспомнила Ханеле. «На
святом языке, о героях Танаха»
Ханеле помотала головой: «Я все сама сделаю, дядя Теодор. Просто..., будьте там, - она повела
рукой в сторону моря, - рядом.
-Тоже ребенок - вздохнул мужчина. Федор вспомнил, как Тео, приподнявшись на локте,
обеспокоенно спросила: «Но ведь это не опасно, милый?».
За окном был нежный, весенний петербургский закат, в спальне пахло розами - на камине стояли
вазы с белыми и винно-красными цветами. Федор поцеловал ее в теплый висок: «Вот и седина у
нас обоих. Два года ей до пятидесяти осталось, а мне шестой десяток. И Петьке двенадцать,
вырастить бы его».
-Совершенно ничего опасного, - недовольно ответил он, прижимая жену к себе. «Еду исследовать
это соленое озеро, от Академии Наук, заодно с братом повидаюсь...»
-Теодор, - строго сказала Тео, - не скрывай от меня ничего, я по глазам твоим все вижу.
Он погладил ее темные, тяжелые волосы, и начал говорить. Тео, молча, слушала. Потом жена
поцеловала его: «Я за твоего брата помолюсь, в церкви, можно же?»
-Не помешает, думаю, - грустно отозвался Федор. «Как вернусь, как перемирие с Наполеоном
подпишут - съездим все вместе в Париж. Мишеля повидаем, с Петькой там гулять будем..., Иди
сюда,- он обнял жену. Закрыв глаза, шепча ей что-то ласковое, Федор горько подумал: «Если
вернусь».
-Вот и мой брат, - Ханеле рассматривала приближающиеся лодки, - рукой нам машет.
- Я носил вас как бы на орлиных крыльях, и принес вас к Себе...- восторженно прошептал Бергер,
глядя на черепичные крыши Яффо, на берег белого песка, на шелестящие под легким ветром
пальмы.
С кормы и носа корабля уже спускали веревочные лестницы.
Они сидели во внутреннем, прохладном, вымощенном плиткой дворике, где тихо журчал фонтан.
Маленькая Хана спала на ковре, укрытая шалью. «Господи, - зачарованно подумал Шломо,
разглядывая господина Судакова, - я таких евреев и не видел никогда».
Он был ростом вровень своему дяде, огромный, как медведь, с большими, грубыми руками
строителя. Моше сидел, привольно раскинувшись на подушках - в турецких шароварах и
просторной рубашке, рыжие волосы были прикрыты тюрбаном, на загорелом лице сияли белые,
крепкие зубы. За поясом у него была короткая сабля, и два пистолета.
Моше перехватил взгляд Бергера и весело сказал: «Это на всякий случай. С местными я в дружбе,
турецкий у меня, как родной, на арабском языке тоже объясняюсь. Однако заезжие случаются, с
юга, караваны грабят. Я один путешествую, - он широким жестом повел рукой, - я на своей земле,
мне бояться нечего. Я здесь каждый камень знаю, - он рассмеялся. Федор сказал: «Мы с тобой,
юный Шломо, сейчас прогуляемся до базара, купим провизии, раз вечером отправляемся».
Они ушли, а Моше выжал лимон на рыбу: «Бергера этого я к делу пристрою, не волнуйся, и
комнату ему найду. Вы все у нас будете жить, конечно, дом большой, хороший. Отличная у меня
племянница, - он ласково взял руку Ханеле.
Та обняла брата и тихо спросила: «Как он?»
-Как, - угрюмо отозвался Моше, - Исаака нашего не велел даже алфавиту учить. Хорошо, что дядя
Аарон все это на себя взял. А у Исаака задатки отличные, я и сам вижу. И не играет с ним никто.
Хотя он у нас мальчик бойкий, с местными дружит.
- Малку, говорят, он совсем забил, поэтому и не выпускает на улицу, чтобы о синяках не
шептались. И девчонок в черном теле держит. Сам мясо три раза в день ест, а им куриные кости
достаются, да и то - только на Шабат. Семеро, - Моше покачал головой, - жалко их, бедных. И
Малке едва за двадцать.
-А что мама Лея? - Ханеле отщипнула гроздь винограда и пробормотала благословение.
-Хорошо, - Моше широко улыбнулся. «На Элишеву ворчит, рукава у нее нескромные. Как узнала,
что ты приезжаешь, обрадовалась. Только о Хане, - Моше внезапно покраснел, - я ей сказал, что
ты замужем в Польше была. Я ей не все говорю, сама понимаешь. Что я землю купил, она и не
слышала еще».
-Землю купил! - ахнула Ханеле. «Хотя ты же подданный султана, вам сейчас можно. За стенами?»
-Да, - кивнул Моше. «Работы много, надо орошать, удобрять, дом строить. Четыре дунама пока,
буду там этроги выращивать, вы же, - он усмехнулся,- их отсюда заказываете, со Святой Земли.
Деньги хорошие. И потом, - Моше внезапно вздохнул, - сестер мне придется на ноги ставить, дяде
Аарону шестой десяток уже. Он и внучек не видел, ни одной. И Малку со времен хупы ее не
видел».
Ханеле доела виноград и разлила чай с мятой: «Скоро все это закончится, милый».
-Даже знать ничего не хочу, - подумал Моше, глядя на безмятежное лицо старшей сестры. «Все
равно не пойму я ничего этого. Главное, чтобы отец стал таким, как раньше, вот и все».
-А с Малкой, - Ханеле посмотрела куда-то вдаль, - все хорошо будет. Давай, - она взглянула на
мирно спящую дочь, - начнем багаж грузить, скоро в путь.
Ночевали они на постоялом дворе в Лоде. Ханеле уложила дочь. Закутавшись в шаль, в одной
длинной, холщовой рубашке, она вышла на улицу. На востоке, там, где за холмами лежал
Иерусалим, сияли крупные звезды.
Августовская ночь была жаркой, однако Ханеле почувствовала холодок, что пробегал по коже.
«Бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, -
пробормотала Ханеле.
Она подняла голову и увидела, что свод небес, там, в стороне Иерусалима, отливает мертвенным,
голубоватым, мерзлым светом.
- Было подобие престола по виду как бы из камня сапфира, и видел я как бы пылающий металл,
как бы вид огня внутри него вокруг...- прошептала Ханеле и положила руку на медальон - он был
холодным, ледяным. Ханеле, вздрогнула: «Я знаю, ты меня ждешь».
Вода миквы заколыхалась. Служительница посмотрела на коротко стриженые, темные волосы
женщины: «Кошер!». Малка услышала ее голос и почувствовала, как на глаза наворачиваются
слезы. «Два месяца, - вздохнула она. «А потом еще три месяца я оттягивала, врала ему..., Только у
него все под рукой, и акушерки тоже. И белье мое он сам осматривает. Господи, - взмолилась
женщина, поднимаясь по скользким, узким каменным ступеням, - пожалуйста, я знаю, что это
грех, но не надо, не надо…Я больше не вынесу, и так, в последний раз, чуть не умерла. Как я
девочек сиротами оставлю?»
Служительница взглянула на ее сгорбленную, покрытую каплями воды спину. Малка взяла
холщовое полотенце: «Пять месяцев он меня не трогал, пять месяцев без синяков, без ссадин…».
Она посмотрела на свой криво сросшийся мизинец. Муж сломал его в прошлом году, на глазах у
девочек, а потом, когда она плакала, когда дочки, цепляясь за ее подол, рыдали - ударил старшую
дочь. Сара отлетела к стене. Малка, бросившись к ней, вытирая кровь из разбитой губы, прижимая
к себе девочек, услышала наставительный голос мужа: «Кто жалеет розги, тот портит дитя свое».
В крохотной комнате, где на лавке лежало ее темное, бесформенное платье, в плетеной корзинке
спали двойняшки. «Пять лет Саре, - глотая слезы, одеваясь, подумала Малка, - а он ее уже бьет. И
Ривку бьет.…Девочки, бедные мои девочки…». Много раз, на кухне, ее рука тянулась к ножу.
Разделывая курицу, она представляла себе, как ночью, в темноте, достает нож из-под своей
кровати и вонзает в нависшее над ней лицо, как течет кровь по рыжей бороде.
Двойняшки заворочались. Малка, торопливо прикрывшись шалью, стала их кормить. Девочки
были маленькие, хрупкие. Она, глядя на свою, едва видную грудь, почувствовала, как закружилась
у нее голова. Они довольствовались объедками - тем, что оставалось после многолюдных
праздничных трапез, когда за большим столом в гостиной усаживалось двадцать человек, и она,
выбиваясь из сил, носила туда тяжелые, серебряные блюда с мясом. Потом, на кухне, они с
девочками, молча, торопливо ели. Малка, дрожала, слыша, как там, за дверью, поют молитву. Она
накладывала девочкам больше, глядя на их худенькие ручки, на испуганные, блестящие глаза.
Его хвалили там, в гостиной, - за праведность, за то, что кормит бедняков и платит за обучение
