еретиками, апикойросами, отступниками. Внизу, самой первой, стояла подпись деда.
Кот сидел на каменных ступенях крыльца и аккуратно умывался. Он был весь черный, с умными,
желтыми глазами, холеный, с блестящей шерстью. Его звали Хатуль. Отец принес его домой в
ладони, прошлой зимой - тогда он был крохотный, худой, мокрый и жалобно плакал. Бабушка Лея,
было, заворчала, но отец только успокоил ее: «Просто будем его первым кормить, мама». Так и
решили.
Исаак наклонился. Почесав кота между ушей, - тот заурчал, - зайдя в чистую переднюю, он
крикнул: «Бабушка, я дома». Пахло завтраком, он облизнулся. Лея, выйдя из кухни, осмотрела
внука: «Чуть больше пяти ему, а будто восемь. Весь в Моше. Господи, пусть здоровым ребенком
растет. Надо с Элишевой поговорить, невзначай. Я ведь помогу, пусть рожает, дом теперь
большой, всем места хватит. Ох уж эта молодежь, - Лея незаметно поджала губы, - сказано же,
«плодитесь и размножайтесь», а они?»
-Руки мыть и за стол, - строго велела она. «Мать твоя записку прислала. Там двойня родилась, она
только к обеду вернется».
После завтрака Исаак взялся за Мишну. Лея, слушая его размеренное чтение, разбирая высохшую
одежду, пришивая пуговицы, штопая, подумала: «Семь девочек, говорят, у нее. Господи, да она
сама дитя, двадцать два года. И как только справляется, - женщина вздохнула и посмотрела в
окно, на залитую солнцем улицу.
-Дочка у Ханеле, - ласково улыбнулась она. «Бедная, сыночек в море утонул. Хотя Господь ей еще
ребенка дал. С мужем не ужилась, конечно, да и кто с ней уживется? Хотя она женщина хорошая,
благочестивая. Может, хоть она с Элишевой поговорит, чтобы та скромно одевалась. Где это
видано, - женщина покачала головой, - запястье не закрывает, и волосы у нее из-под платка
заметить можно. Немного, конечно, выбиваются, на палец, но все равно. Ханеле она послушает, я
старуха, а та молодая еще, чуть за тридцать».
В комнате пахло свежим хлебом. Кот с достоинством вошел с лестницы. Оглянувшись, выгнув
спину, он улегся у ног Леи. Та неодобрительно что-то пробормотала, но прогонять его не стала.
Аарон стоял за верстаком, удовлетворенно разглядывая причудливый рисунок на дереве.
-Очень красиво получится, - понял он. «Господи, что бы мы делали, если бы не Моше и Элишева...,
А так и у меня мебель заказывают, и Батшева шьет..., Проживем, проживем. Через три года она в
Америку уезжает, - Аарон отхлебнул остывшего чая из простого, оловянного стакана и достал с
полки шкатулку с письмами.
Он оглянулся. Дочь сидела на скамейке под гранатовым деревом, склонив изящную голову над
шитьем. Белокурые косы лежали на стройных плечах. Аарон, с болью с сердце, подумал: «Как у
Дины покойной. Хотя Рахели больше Дину напоминает. А Малка - та в меня. Шесть лет я девочку
не видел...»
Он нашел письмо от старшей дочери. Присев на свой старый, сколоченный еще до свадьбы,
табурет, рав Горовиц стал читать.
-Милый, дорогой папа, - он вытер слезу в уголке глаза, - у нас все хорошо. Еве три годика, и у нее
появилась сестричка, маленькая Диана. Ева белокурая, в меня, а Диана у нас рыженькая. В нашем
приюте уже двадцать малышей, сирот, девочки и мальчики. Дядя Питер нам помогает, и мы
собираем средства среди владельцев мануфактур. Я теперь, папа, умею быть очень настойчивой и
убедительной, - Аарон почувствовал, что улыбается. «У нас очень хороший приход, община любит
Пьетро. Люди у нас небогатые, ткачи и ремесленники, но очень добрые. В следующем году мы
хотим начать строительство школы. Сейчас все дети теснятся в двух комнатах, им там неудобно.
На это тоже понадобятся деньги, но ничего, мы справимся. Я преподаю девочкам, а Пьетро
мальчикам. Большое спасибо, что ты пишешь нам на святом языке. Для Пьетро это очень полезно.
Когда мы завершим школьное здание, года через два, Пьетро хочет все-таки заняться своим
докторатом по Библии. Пожалуйста, папа, напиши мне - что с Малкой, я очень за нее волнуюсь.
Передаем пожелания здоровья и благополучия Моше, Элишеве и все их семье. Я очень рада, что
госпожа Судакова оправилась. Посылаем вам свою любовь, Рэйчел, Пьетро и все наши дети».
-Наши дети, - улыбаясь, повторил Аарон. Допив чай, убрав письмо, он принялся за работу.
Батшева взглянула на открытую дверь мастерской: «Как папа тут один будет, когда я уеду? Ему
ведь уже за пятьдесят…, Он почти седой». Она отложила шитье. Послушав, как поет птица на ветке
дерева, девушка вспомнила письмо от будущей свекрови.
Это всегда была рука Эстер. Жених, как объясняла ей свекровь, очень занят, служит в армии и, в
любом случае, не любит писать письма.
-Но ты не волнуйся, - читала Батшева, - Хаим очень хороший человек, добрый, благочестивый. Он
много времени будет проводить на границе, а ты, моя дорогая девочка, устроишься в нашем
вашингтонском особняке и будешь радовать нас с дядей Меиром внуками. Твой будущий деверь,
Натан, тоже женится - как раз через три года, его невесте сейчас всего пятнадцать. Уверена, вы с
Джудит подружитесь. Хупу мы вам поставим в Нью-Йорке. Пожалуйста, не беспокойся насчет
приданого, для нас будет радостью тебя побаловать, милая. Мы пошлем за тобой военный
корабль, ты быстро доберешься до Америки. И, конечно, мы все встретим тебя в порту».
Батшева закрыла глаза: «Я ничего не помню, но мама рассказывала, как там красиво, как они
богато живут. Брат тети Эстер, папа Элишевы - он генерал. У нас такое невозможно, - она оглядела
маленький садик и покраснела: «Внуки..., Я ничего не знаю, а у Элишевы спрашивать неудобно.
Как это все будет..., - она совсем зарделась. Стукнула дверь и девушка услышала веселый,
мальчишеский голос: «Приехали! Дедушка Аарон, они все приехали! У дяди Теодора такая сабля
красивая!»
Исаак стоял на пороге, притоптывая ногой от нетерпения.
-Пошли, пошли, - велел он, - мама и бабушка уже на стол накрывают.
Батшева сложила шитье. Завидев Аарона, - уже без рабочего фартука, дочь ласково вынула из его
полуседых волос стружку.
-Вот, милая, - сказал ей Аарон, - сейчас со всеми и познакомишься.
Они заперли дверь - на нее был приклеен грубо напечатанный лист бумаги с черными, жирными
буквами, и повернули за угол, к дому Судаковых.
Лея сидела на теплых ступенях крыльца, держа на коленях маленькую Хану.
-Бабушка, - ласково сказала женщина. «Давай, говори - баба Лея».
-Баба…- пролепетала девочка. Потянувшись к коту, она улыбнулась: «Мяу!». Элишева, в светлом,
летнем платье, с засученными до локтей рукавами, мыла посуду в медном тазу. Лея посмотрела
на падчерицу - та устроилась рядом с Исааком, мальчик тихо читал ей что-то из Мишны.
-Беги, - отпустила его Ханеле. Подойдя к мачехе, она погладила дочку по черноволосой голове:
«Задатки у Исаака отличные, мама Лея, ему серьезно учиться надо».
-Так сама знаешь, что отец твой...- пробурчала пожилая женщина. Оглядев Ханеле с ног до головы,
она хмыкнула: «Как была худая, так и осталась».
-Знаю, - Ханеле устроилась рядом. «Вы не волнуйтесь, скоро это все закончится».
Лея покачала засыпающую девочку. Она шепотом велела падчерице, указав глазами на Элишеву:
«Ты поговори с ней, поговори. Смотри, у нее рукава до локтя закатаны, и волосы видны».
-До локтя можно, - спокойно улыбнулась Ханеле. «А что волосы видны, так мужчин здесь нет,
мама Лея».
-Никогда не видели стены дома моих волос, - проворчала Лея. Ханеле, забирая у нее дочку,
блеснув зубами, рассмеялась: «Мы же во дворе, мама Лея. Невестка у вас замечательная».
Лея что-то пробормотала и громко велела: «Элишева, спать иди, устала же. Я все уберу, не
волнуйся».
Женщина глубоко зевнула. Отряхнув воду с рук, она призналась: «И вправду, на ногах еле стою.
Пойдем, - она забрала маленькую Хану и покачала ее, - поспим с тобой. Ты у нас такая сладенькая,
- Элишева поцеловала мягкую щечку девочки, - как булочка! А у мамы твоей дела есть».
Лея проводила взглядом невестку. Опуская белье в таз, женщина сочно сказала: «Свою бы дочку
завела, а то все с чужими детьми нянчится».
Ханеле только безмятежно глядела на жаркое, летнее небо.
-А что у тебя за дела? - поинтересовалась Лея, беря кусок грубого, серого мыла. Ханеле встала,
развешивать белье: «Так. Разные дела, мама Лея. Юноша этот, господин Бергер, хороший,
правда?»
-Достойный, - неохотно признала пожилая женщина. «Однако где это видано, чтобы евреи руками
работали? Кто тогда учиться будет?»
-Вот наш Исаак и станет учиться, - Ханеле застыла с прищепками во рту. Повесив белье, она
оглядела свое простое, темно-серое платье, и синий, туго завязанный платок: «Пора мне, мама
