Его хвалили там, в гостиной, - за праведность, за то, что кормит бедняков и платит за обучение
детей. Он заседал в суде, издавал книги. Откинувшись в своем большом, удобном кресле,
улыбаясь, рав Судаков говорил: «Каждый должен быть строг в соблюдении заповедей, и начинать
надо со своей собственной семьи. Все наши беды, несчастья - все из-за того, что мы не следим за
скромностью». Он поднимал белый, холеный палец: «Надо устраивать проверки, заходить к
людям в дома. Надо увещевать грешников, тех, кто своим поведением ставит под опасность
общину. И выгонять, - он качал головой, - безжалостно выгонять, тех, кто упорствует в своем
грехе».
-Как папу, - горько думала Малка. Потом они опять пели, парадная дверь хлопала, они уходили в
ешиву. Малка убирала со стола, замачивала грязные скатерти, носила воду из колодца, мыла
посуду, укладывала девочек спать, и просила - тихо: «Господи, пожалуйста, дай мне отдохнуть
сегодня. Хотя бы один день. Пусть он вернется поздно, после полуночи. Пусть он забудет обо
мне».
Она не могла лечь спать - когда муж приходил из ешивы, все должно было быть уже убрано. Она
приносила ему серебряный стакан с чаем. Опустив укрытую платком голову, Малка ждала, пока
он, отставив его, не кивнет коротко в сторону лестницы, что вела в спальни.
Ночью кто-то из девочек непременно просыпался, звал ее. Малка, наскоро одевшись, шла в их
комнату, и укачивала плачущую дочь. Голова кружилась, хотелось спать. Она, шепча что-то
ласковое, вдыхая сладкий, детский запах, и сама потихоньку успокаивалась. Старшие девочки не
плакали. Они уже знали, что нельзя беспокоить отца, нельзя говорить с ним, пока он первый не
заговорит.
Малка поменяла девочкам пеленки. Уложив их в корзинку, сунув ноги в грубые, растоптанные
туфли, женщина вздохнула: «Он и не говорит с ними. Даже имена путает. Господи, Сара там за
всеми присматривает. Четыре малышки у нее на руках, только бы не нашалили».
Девочки не шалили. Они были тихие, серьезные, в темных, глухих платьях, бледненькие. Малка
знала - мужа хвалят за хорошее воспитание детей. Он запрещал им одним ходить по улице.
Малка, поднявшись наверх, - миква была в подвале,- увидела его. Муж стоял, заложив руки за
спину, высокий, в собольей шапке, рыжая борода светилась под бледными лучами луны. Серые
глаза блестели холодом.
Он кивнул в сторону дома. Малка, неся корзину, пошла за ним. «Господи, - думала она, опустив
голову, глядя на мирно спящих дочек, - я папу шесть лет не видела. Папу, Батшеву..., Как они там?
Как Рахели?»
Она взглянула на широкую спину мужа и боязливо подумала: «Записку бы передать..., Если бы
Элишева в микву ходила..., Но ведь он велел ее туда не пускать. Она, наверное, где-то в ручье
окунается. А если через Исаака? Он ведь ровесник Саре, пять лет ему. Но ведь он и девочкам
одним запрещает гулять…»
Муж, не оборачиваясь, открыл калитку их дома. Малка заторопилась следом. Она посмотрела на
окна кухни и успокоено подумала: «Кажется, все в порядке».
Она услышала плач из распахнутой, парадной двери и умоляющий голос старшей дочери: «Папа,
пожалуйста, не надо! Не бей Дину! Мы все вычистим, все уберем...»
Малка увидела, как белокурая Дина, - ей было полтора годика, - рыдая, прячется в углу передней.
Девочки тоже плакали. На венецианской плитке в прихожей расплывалось пятно, пахло мочой.
Сара, завидев мать, всхлипнула: «Мы не уследили, мы сейчас, сейчас...»
Муж занес руку над ребенком. Малка, сунув корзину с двойняшками старшей дочери, подхватила
Дину и закрыла ее своим телом. Двойняшки проснулись и заплакали. «Пять месяцев он меня не
трогал, - еще успела подумать Малка, а потом он ударил ее по спине, девочки побежали на кухню.
Малка, глотая слезы, только и могла, что просить: «Пожалуйста, не надо..., Дитя еще маленькое, я
все уберу, все...».
-Не уберешь к моему возвращению – коротко сказал муж, повернув ее к себе, хлестнув по щеке, -
пожалеешь.
Дверь за ним захлопнулась. Дина цеплялась, всхлипывая, за ее платье, и Малка, укачивая ее,
зашептала: «Не надо, не надо, милая..., Все хорошо, все хорошо...»
В спальне у девочек, сидя на кровати старшей дочери, рассказывая ей что-то из Торы, - младшие
уже дремали, - Малка почувствовала слезы на своей руке. Сара прижалась к ней: «Папа сказал,
если ты умрешь, мамочка, я буду ему, как жена. Мамочка, не умирай! - дочь неслышно
разрыдалась. Малка, гладя ее по голове, целуя, внезапно похолодев, ответила: «Что ты, милая, не
умру».
-Мне нельзя умирать, - обреченно думала она, развешивая во дворе выстиранную одежду. Небо
играло странным, холодным, голубоватым светом. Малка, на мгновение, остановилась: «Господи,
дай ты мне сил. Пожалуйста, ради девочек. Не сбежать, никуда не сбежать...- она посмотрела на
высокую, в три человеческих роста, каменную ограду.
Калитка заскрипела и он велел: «Чаю мне подай». Малка только опустила голову и кивнула. В
спальне, она лежала, подняв рубашку до пояса, раздвинув ноги, слушая скрип кровати. Она всегда
закрывала глаза - с того, самого первого раза, с брачной ночи, когда она, почувствовав боль,
вскрикнула. Подняв веки, Малка тогда затряслась. «Мне привиделось, - твердо сказала себе
Малка. «Не бывает такого. Это все из-за страха, потому что я волновалась. Не бывает такого».
Однако глаз она с тех пор не открывала - все шесть лет. Малка почувствовала, как муж тяжело
задышал, и грустно попросила: «Господи, пожалуйста, не надо». Муж встал. Вымыв руки,
пробормотав благословение , он ушел на свою кровать.
Малка услышала, как в соседней комнате заплакали двойняшки. Выбежав в коридор, она
шмыгнула к ним. Она кормила девочек, сидя на узкой кровати. Подмывшись, устроив их рядом,
Малка тихо, кусая губы, заплакала. Она так и заснула - обнимая дочерей, вздрагивая, свернувшись
в клубочек.
Высокий, крепкий рыжеволосый мальчик с маленьким молитвенником в руках, отошел от Стены и
обернулся - едва рассвело, воздух еще не был жарким, крохотная, выложенная камнем площадь,
была пуста. «Хоть не шепчутся за спиной, - подумал Исаак. «Правильно дедушка Аарон сказал -
будем молиться рано утром, и поздно вечером. А днем он на работе молится, а я дома. И папа
так же делает».
Он подождал, пока Аарон подойдет к нему. Посмотрев на темную, сильно побитую сединой
бороду мужчины, на добрые, в мелких морщинках глаза, Исаак взял его за крепкую руку.
«Дедушка Аарон, - попросил мальчик, - а расскажите, как вы в лесу жили. Пока мы домой идем».
Исаак никогда не уставал от этих рассказов. Он слушал тихий, ласковый голос Аарона, играя с
искусно вырезанными, деревянными фигурками зверей - там были змеи, крокодилы, леопарды,
попугаи. Бабушка Лея вздыхала: «Они ведь не кошерные, Моше, как ты ребенку разрешаешь на
такое смотреть». Отец только смеялся. Закинув сильные руки за голову, он потягивался: «Мама, он
каждый день верблюдов на улице видит. Не ходить же ему с закрытыми глазами».
Исаак все равно любил бабушку. Она всегда пекла ему печенье. По ночам, когда мама уходила
принимать роды, бабушка пела ему, еще маленькому, колыбельные. Еще у него был дед - он
запретил всем с ними разговаривать, он жил на площади у ешивы в трехэтажном, богатом доме.
Его звали рав Судаков. Исаак знал, что у деда есть дочки. Однажды мальчик, озираясь, залез по
деревянной лестнице на ограду дома, и увидел, как стайка маленьких, в темных платьях девочек,
тихо играет на вычищенном, выметенном, без единой травинки дворе. Их мать была дочерью
дедушки Аарона. Худенькая, бледная женщина стирала в медном тазу.
-Даже цветов у них нет, - вздохнул Исаак, оглядывая двор.
У дедушки Аарона был маленький садик с гранатовым деревом. У них, на кованом балконе, что
выходил во двор, мать посадила цветы.
-Как в Амстердаме, - ласково говорила она, поливая розы в деревянных ящиках. Отец, как-то раз,
пришел с мастером из артели, и снял камни во всем дворе. Теперь там была дорожка. Вокруг отец
посадил кусты жасмина. Исаак тогда помогал. Отец, обняв его, шепнул: «Когда-нибудь вся наша
страна будет цвести, милый».
Исаак попрощался с дедушкой Аароном у двери его дома, и побежал к себе. Мама еще с вечера
ушла на роды, отец уехал в Яффо. Исаак знал, что приезжает его двоюродный дедушка и тетя Хана,
с его маленькой кузиной.
-Здорово, - он поцеловал мезузу у калитки. Мальчик даже не обратил внимания на печатный лист,
что был наклеен на стену их дома. Отец только смеялся, дымя трубкой: «На здоровье, пусть хоть
до крыши их лепят». Исаак отлично умел читать, и знал, что там написано. Их называли
