Наверху лестницы показалась Элишева и Ханеле, подняв голову, подмигнула ей.
-Мне дурно, - слабым голосом пожаловалась невестка, еле скрывая улыбку. Лея взбежала наверх
и озабоченно велела: «Ложись, отдохни. Может...- она обняла невестку за плечи, уводя в спальню.
Ханеле, взяв лежавшую на сундуке, старую, в потрепанной кожаной обложке книгу, выскользнула
во двор.
Это была Тора ее деда, с пометками его руки. Ханеле забрала книгу из тайника в своей старой
комнате. «Надо мне было ее давно взять, - она опустила Тору в карман своего платья и открыла
калитку. Ханеле быстро пошла к Стене: «Нет, у меня тогда Исаак был на руках, и я еще не все
знала. Она бы мне не помогла. А теперь, - женщина остановилась и посмотрела на холодный блеск
звезд, - теперь поможет».
Она вздрогнула, услышав тяжелые шаги. Ханеле вдохнула запах сандала. В свете луны его глаза
казались свинцовыми.
-Будто пули, - подумала женщина. Она незаметно положила пальцы на переплет книги и
почувствовала прикосновение ласковой, крепкой ладони.
-Ничего не бойся, - услышала она голос деда.
Отец остановился рядом, заложив руки за спину. Ханеле кивнула на камни слева от стены и
велела «Пойдем».
-Куда это они? - шепотом спросил Федор у племянника. Они лежали на черепичной крыше дома,
что стоял прямо рядом с крохотной площадью. Моше вывел их через подвал. Федор только
хмыкнул, оглядывая узкий, подземный ход: «Сам, что ли сделал?»
-На всякий случай, - Моше пожал плечами. «Если война, и вообще…Маму не хочется волновать,
незачем ей знать о таком,- он мимолетно улыбнулся. Они вышли из хода на задворках какого-то
полуразрушенного здания. Моше кивнул наверх: «Сюда. Весь Иерусалим можно по крышам
обойти».
-Не знаю, - племянник посмотрел на две фигуры, что исчезали в тенях. «Здесь столько закоулков,
дядя Теодор, всю жизнь бродить можно. Вы пистолет взяли?»
-Взял, - хмуро отозвался Федор. «Только сестра твоя мне сказала, он все равно ни к чему».
Он вспомнил грустный голос Ханеле: «Если…, если у меня получится, то этот демон исчезнет. А
если нет - он вселится в того, кто рядом, в человека с его кровью. В того, кто его любит».
-В тебя, то есть, - Федор взглянул в серые глаза племянницы. «Что у меня и Моше дети, это ты
вспомнила, а что у тебя дочь есть, забыла?». Ханеле помолчала и нехотя ответила: «Если такое
случится, дядя Теодор, я сама обо всем позабочусь. Но обычным образом его не убить. Против
него бессильны выстрелы, или еще что-то….- она помолчала, - такое».
Федор посмотрел на низкую, полную луну: «В жизни не видел, чтобы она синего цвета была.
Интересная рефракция, знать бы, из-за чего».
Подул ветер. Моше, поежившись, пробормотал: «В первый раз на моей памяти, в августе холодно.
Дядя Теодор, - он приподнялся, - что это?»
-Ложная луна, - Федор глядел на появившиеся над горизонтом яркие диски. «Лунный свет
преломляется в кристаллах льда, там, - он указал на небо, - в облаках».
-Так облаков нет, - недоуменно сказал Моше. Федор вздохнул: «Уже есть». На черном небе были
видны тучи. Они шли с севера, огромные, набухшие дождем. Федор велел: «Давай-ка, вниз
спустимся. Не надо при грозе на крыше лежать».
-Просто гроза, - Федор вспомнил ту ночь, когда он шел к Иерусалиму под нескончаемым ливнем.
«А потом отец Корвино на моих руках умер, - он увидел на камнях площади первые капли дождя.
Моше, удивленно заметил: «Вот и гром, слышите?»
-Слышу, - хмуро отозвался Федор. « Так бывало уже, тридцать лет назад. Твой дед тогда умер, той
ночью».
Камни под их ногами задрожали. На севере небо осветил холодный, мертвенный разряд молнии.
Ханеле обернулась к отцу и зажала в руке свечу, - горячий воск капал на пальцы: «Еще немного».
Здесь было сыро, темно, и она почувствовала его горячее, такое близкое дыхание. «Ханеле, - тихо,
ласково сказал рав Судаков, - Ханеле, девочка моя. Ты же знаешь, как я любил твою мать…, Одну
ее и любил. И тебя люблю так же. Иди сюда…- она ощутила его прикосновение к груди: «Амулет.
Нельзя, чтобы он попадал в руки к нему…этому».
Отец наклонился и нежно поцеловал ее. Его губы были ледяными. Ханеле, прислонившись к
стене, велела себе: «Вот сейчас». Фитиль свечи затрещал и женщина, подняв ее, глядя в серые,
пустые глаза отца, громко сказала: «Слова Господни - слова чистые, серебро, очищенное от земли
в горниле, семь раз переплавленное. Ты, Господи, сохранишь их, соблюдешь от рода сего вовек», -
продолжила она. «Восстань же, Господь, Боже, подними руку Твою; вспомни угнетенных! Кому
дано познать всю мощь гнева Твоего, страшиться Тебя в мере ярости Твоей? Ты прибежище и
твердыня моя! Боже мой, на Тебя полагаюсь!»
Он только захохотал. Вырвав у нее свечу, отбросив ее, отец прижал Ханеле к себе. Мерзлые
пальцы шарили по пуговицам ее платья. «Ты хочешь посмотреть на меня, - утвердительно сказал
отец. «Ты смелая, ты не будешь бояться, не будешь закрывать глаза. Моя девочка, - он опустил
голову и прижался губами к медальону. Ханеле выхватила из своего кармана Тору
Он остановился и отступил. Воздух вокруг них стал наполняться призрачным, рассеянным светом.
«Я ее искал, - он оскалил черные, редкие зубы. Лицо потекло вниз, капая, собираясь в лужицу у
его ног. «Искал, - повторил черный череп, протянув обожженную, дымящуюся руку. «Отдай ее
мне, Ханеле, отдай мне Ковчег Завета, мы ведь уже близко, я знаю, я чувствую…»
Она вскинула голову и громко, уверенно крикнула: «Я приказываю тебе, дух презренного
вероотступника, Александра Горовица, покинь это тело и возвратись на суд Господень!».
-Ты не можешь! - рассмеялся демон. «Никто не может! Только Исаак мог…, и твой дед, тот
дровосек. Горовиц вызвал меня, и я убил его. А Исаак умер, потому что прикоснулся к Ковчегу
Завета. Я же, - он шагнул к ней, - сделаю это, и не умру! Я оживу, Хана! И буду жить вечно!»
Свет становился все ярче. «Тепло, - поняла Ханеле. «Как тепло. Дедушка, спасибо тебе, спасибо…»
- Тора Господа совершенна, укрепляет душу; заповедь Господа светла, просвещает очи.
Страх Господень чист, пребывает вовек. Суды Господни истина, все праведны, - прошептала она и
уверенно добавила: «Я молю: Всемогущий! Храни Авраама Судакова, как зеницу ока! Благослови
его, очисти его, окажи ему милость, даруй ему неизменно справедливость Твою!»
Она увидела горячую, огненную вспышку, увидела то, что появилось из света, и само стало светом,
и услышала низкий, страдальческий крик боли. «Это я кричу, - Ханеле опустилась на раскаленные
камни. «Надо терпеть, терпеть, еще не все, не все закончено…- она заметила, как черная,
изломанная тень ползет куда-то прочь. Заставив себя встать, женщина пошла за ней, на ощупь, не
в силах открыть глаза, шаря рукой в пронизанном небесным сиянием, гудящем воздухе.
Они спрятались в каменной нише. Вокруг бушевал ветер, и Федор посмотрел на Стену: «Она стоит.
Все вокруг дрожит, а она с места не двинется. Крепко строили, на совесть». Камни потемнели под
проливным дождем, небо гремело, вокруг хлестали молнии.
Моше внезапно прищурился: «Дядя Теодор, там отец…Господи, да что это с ним?». Федор, уже,
было, привстал, как они увидели женщину, - высокую, в темном , насквозь промокшем платье, с
укрытой платком головой. Она выбежала на площадь и бросилась к раву Судакову.
-Мама! - закричал Моше. «Мама, не надо! Нет!». Лея стояла на коленях, ласково гладя черное,
нечеловеческое лицо. «Бедный мой, - тихо сказала женщина. «Авраам, бедный мой, любовь моя…
Я знала, знала, что тебе плохо. Ничего, ничего, - Лея наклонилась, и они услышали голос Ханеле:
«Мама Лея! Не надо!».
Губы Леи прижались к обожженным костям черепа. Ханеле подбежала к ней и, обхватив за плечи,
попыталась оторвать ее от мужа. Лея повернулась и женщина подумала: «Вот и все». В темных
глазах Леи что-то заблестело. Она, в последний раз прикоснувшись к рыже-золотистым, влажным
волосам,- Степан лежал без сознания, и его лицо было неожиданно молодым, - поднялась.
-Я его таким и не помню, - поняла Ханеле. «Нет, немножко - он такой был, когда Моше родился.
Папа, милый мой…».
-Мама Лея! - горько крикнула Ханеле. «Моше, - велела она, - не дай ей этого сделать, останови
ее!».
Лея карабкалась по камням. Моше бросился за ней, но было поздно - женщина уже стояла на
Стене. Небо осветилось ударом молнии. Они увидели, как Лея, раскинув руки, прыгает вниз.
Настала тишина. Дождь прекратился и на востоке, над холмами, появилась еще робкая, тусклая
полоска рассвета. Ресницы дрогнули, и Степан, приоткрыв серые глаза, улыбнулся: «Федя…Ты же
должен был уехать, я помню..., Ты остался?»
