— О… — она лишилась дара речи. Что ж, цену определю я.
— Двадцатку. За каждый, — я расправил банкноты. Еврокупюры замечательные. Замечательно большие. Красиво вошли в карман ее передника. Она все еще немая. Я прикасаюсь к ней. Отрываю резинки чулок от ее ног. С внутренней стороны резинки тоже покрыты тонким слоем силикона. Я снимаю с нее ботфорты, стаскиваю чулки и скатываю в два маленьких комочка. Прижимаю к пистолетам. Один комочек — к одному прикладу. — Здесь шумно, Хелена, не правда ли?
Выстрелы прогремели одновременно. Были похожи на праздничные хлопки шампанского. За соседним столиком его как раз открывали. Немного громче, чем обычно, только и всего. Хелена лежит на диване, отдыхая. На ней ботфорты, передничек и широкое пятно крови между грудей. Силикон вытек из правого имплантата и вылился на пол. Не беда, вытрут. Еще двадцать два патрона.
Я иду к барной стойке.
По дороге опускаю на себя нечаянный взгляд. Брызги крови на форменной черной майке, и немного попало на руки. Но никто не обратит внимания в такой темени. А если и обратит — трезвых и вменяемых тут нет. Да даже если и есть…
Я упрямо иду к барной стойке.
— Вы Алехандро, не так ли? — я притушил улыбку и придержал стул, на котором он сидел. Бернабе напился до поросячьего визга, мне нужна осторожность. А также марки и овсянка. — Вы меня не помните?
— Не имею сомнительную честь быть знакомым с чьей-то подстилкой, — он обнажил зубы и расхохотался. Мне нужно больше овсянки. Больше, больше овсянки. — Чего тебе, сосунок?
— Пойдем, поговорим, — я отпустил стул и ткнул ребрами ладоней ему под дых. Выждал пару секунд и ткнул еще раз, в почки. Бальтазар учил меня драться. Правда, всего один месяц, но у него нет ни малейшего повода стыдиться ученика. — Скажем… в туалете?
Алехандро не стоял и не сидел, мешком валясь мне под ноги. Я крепко схватил его за грудки и поволок в сортир. Он бессмысленно улыбался и кивал. Потратил свое дружелюбие зря, по дороге нам никто не встретился.
Я пристроил его в кабинке, в самой удобной позе — на согнутых коленях, головой в унитаз. Аккуратно поставил подбородком на ободок, наметил точку на его шее и ударил платформой огромного ботинка. Какой приятный хруст. Но надо убедиться, что я не промазал. Подбородок триумфально возвращается на пьедестал, удар… Четыре выбитых зуба отлетели к сливному бачку. Я дружески похлопал несостоявшегося эмигранта по сломанной шее, надел перчатку и собрал гнилые трофеи. Запер кабинку изнутри и перемахнул через невысокую стенку в соседнюю. Надеюсь, Алехандро расплатился за выпивку. Нехорошо надувать бармена.
Двадцать два патрона. Я прощаюсь с заведением и иду на выход. Меня заждался однофамилец.
— Молоком не угостили, — поделился я игриво, встряхнул чулки и показал ему. — Зато дали это. У вас когда намечается перерыв?
— В полночь пересмена, — у охранника прям руки затряслись. Вот радости привалило-то, да. — Но я бы мог отлучиться с вами, юноша, на полчасика. У меня тут подсобка, в коридоре за углом. Кушетка мягкая, журнальчики…
— А наручники есть? — я похлопал ресницами. Фу, убил бы себя сейчас… Овсянка!
— Конечно есть. Всегда ношу при себе, — он брызнул слюной, чуть не захлебнувшись. Тошнотворный, липкий и отвратно пахнущий кусок плесени. Ну как этот недочеловек может носить мою фамилию?
Я пошел за ним в подсобное помещение. Думал неторопливо, подбирал нужный тембр голоса. Никогда еще не был таким спокойным и уравновешенным.
— Дверку на ключик клац-клац, а? — кушетка обита ядовито-зеленым бархатом, стопка журналов склеилась от… Бороться с тошнотой в таких условиях нелегко. Овсяночка. — Давай, ну что ты жмешься… И где твои симпатичные браслетики? Ты ведь хочешь, чтоб я тебя арестовал?
Он подбежал, как собачка, прыгая и заливая меня слюной, не хватало высунутого языка. Я на последнем издыхании отобрал у него наручники и приковал к железным кольцам, торчавшим из обивки. Отошел, виляя задницей, повернулся. На журналах лежал резиновый кляп. А может, это была анальная пробка, столь любимая всякими грязными одинокими извращенцами. Возможно, ее никогда не мыли. Не важно. Я заткнул ему рот и помедлил, заглянув в собачьи преданные глаза. У меня нет глушителя. А лобби отеля в десятке шагов. Выстрел обязательно услышат. Если я в ближайшие тридцать секунд не придумаю, чем еще убить жирного Ван Дер Грота. Жирного, хм…
— Пора показать мне все, сахарочек, — не уверен насчет стирки носков, но свои ноги он точно никогда не мыл. И не нюхал, не дотянулся бы. Я намотал его штаны и куртку на кулак, получилось четыре-пять слоев плотной ткани. Кулак вынул, подставив вместо него пистолет. Прижал руку к волосатому пузу. Лодевик замычал и задергался, в маленьких глазках заметалось понимание и дикий страх. Поздно спохватился, я спускаю курок. — Аве Мария. Господу ты не нравишься.
Я не закончил. Нужен контрольный в голову. Второй выстрел получился немного громче, чем первый, направленный в его раздутые кишки, не беда. В инструкции на двадцати пяти языках написано обеспечить объективную смерть, а не кому с реанимацией.
Обыскал карманы куртки, карманы штанов, посмотрел за подкладкой, за кушеткой, по запыленным углам… а нашел между склеенных страниц журнала. Шприц с засохшим содержимым и заветная иголочка. Оторвал ее и забросил в пакетик к гнилым зубам. Свернул чулочки Фамке, сложил туда же. Куртку и штаны красиво порвал и разбросал, шприц засунул в правый поросячий глаз. Дверь тщательно запер, а ключ оставил торчать в замочной скважине. Так загадочнее. И интимнее, да.
Закончил. Осталось двадцать патронов.
Когда я дошел до нашей комнаты, то неуклюже занес одну ногу и споткнулся на пороге. Растянулся на полу, проклиная свою беспечность, я расслабился на секунду раньше, чем должен был. Сотрясение что-то противно сместило внутри, желудок подпрыгнул, сдавая, нет, пожалуйста, только не это! Я ведь сейчас провалю свой экзамен…
Меня сложило пополам и вырвало.
========== 12. Награда ==========
Бальтазар уносил меня в ванную. Промывал горло, вытирал угрюмое лицо. Чувствую себя совершенно пустым и несчастным. Это полный отстой. Позор и неудача. Я пил из его рук теплую воду с солью и сгибался над раковиной, еще два раза стошнило. Устал, мне плохо, внутренности горят. Все плохо. Хуже некуда.
Лежу в постели, разбитый и раздетый, натянув одеяло до бровей. Разговор не клеится. Бэл изучил мои трофеи. Сложил в чемодан и сел где-то в комнате, я не вижу. Мне все равно. Мне сдохнуть хочется.
— Стюарт, — нет, он нигде не сидел. Бесшумно подкрался и отогнул мое одеяло. Я спрятал лицо в подушку. — Я отправил донесение в штаб. Ты справился. Операцию по зачистке заканчивает отряд наших санитарных крыс. Стю, ты слышишь меня? Все получилось. Ты сделал это. Ты смог.
— Я расстался с ужином! И с мечтами о карьере. И о нормальной жизни.
— Стю, не глупи. Нас всех выворачивало наизнанку после контрольного теста.
— Только не тебя.
— И меня тоже! Я обнимал унитаз в отеле на три звезды ниже этого, и рядом никого не было. Вообще никого! Я убил шестерых. Меня рвало всю ночь. Наутро я желал только одного — наложить на себя руки. Вышибить мозги, чтобы ничего не помнить. Но я не мог, просто не имел права. Не мог никуда позвонить. Мне не с кем было поговорить. Только вернувшись в Гонолулу, я получил какое-то подобие отдыха. Шесть часов ужасного сна, по часу за каждый труп. А в награду за свои старания — бумажку. Маленькую желтую бумажку с новым заданием. И больше ничего.
— Ты… ты не лжешь, Бэл? — я оттолкнул подушку и посмотрел на него, ища в глазах хоть малюсенький намек на неискренность.
— Моим наставником был командир D., — он поджал губы. Что ж… Значит, нет. Он не лжет.
Я потупился, смущаясь. Тяну к нему руки. Хотел бы попросить вслух, чтобы он лег ко мне, но язык отнимается. Одно слово я все-таки выдавил из себя.
— Разденься.
Смотрю сквозь некрепко сжатые пальцы, как он снимает форму. Стоит, отвернувшись, не торопится никуда ложиться. Ну я понял, понял. Я должен это сказать. И я говорю.
