ОКНО, РАСКРЫТОЕ В НОЧЬ
Ветер раздул на окне занавескиГорячею ночью полей,И льется в шуршаньи, и тянется в плескеГустой и смолистый, как клей.
Погладит виски и у зеркала мутьюКачнет еще раз в глубине,И ляжет на губы упругою грудьюВ прохладном сосновом вине.
И там, за окном, где как звезды-гнилушки,Где темь, бормотанье и стон,Так медленно сыростью тянет с опушки.Как влажные губы сквозь сон…
Так бьются всю ночь на окне занавески.Вздуваясь, как парус, как флаг,Как лживая жизнь, как зарницы и блески,Как ты, как твой тающий шаг…
«Студенческие годы». 1923. № 4
ВЕСЕННЯЯ ВЕЧЕРНЯ
Весенний вечер замер у порога,Потупив в землю синие глаза.Бог Саваоф взглянул нежданно строго,И потемнели грустно образа.
У Богоматери, ласкающей ребенка,Чуть дрогнули концы густых ресниц.И зазвенел тоскующе и звонкоРаспев чтеца при шелесте страниц.
А за окном с железною решеткой,Забыв в руке весеннюю свирель,С улыбкою сияющей и кроткойБрел по садам мечтательный Апрель.
«Русская мысль». (Прага; Берлин). 1923. № 3–5
ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА
I
Вечерняя звезда в Господнем синем ХрамеЗатеплилась, как малая свеча.День уходил, презрительно влачаСвой алый шлейф над мертвыми полями,Оглядываясь медленно туда,Где в Божьем вечном голубом притвореО человечьей радости и гореСияет трепетно вечерняя звезда.
II
Кто, Благостный, вверху ее возжегПрозрачными и тихими рукамиНад смертными распутьями дорог.Над этими печальными холмами?
О мудрых? О воюющих? О ком?Она горит все чище и прекраснейИ светится в притворе голубом,Всех ранее и всех позднее гаснет.
А, может быть, о том, кто на землеВсего лишь робкий и печальный путник,Кто, как матрос на дальнем корабле,Мечтой о береге отсчитывает будни?
III
Ранним утром свеча погаснет,Синей струйкой потянет чад.В это время земля прекрасней,Потому что люди молчат.
И в поля, и в лесные чащиСотни звезд упадут росой.Будет мир простой, настоящий,Окропленный Божьей слезой.
«Русская мысль». 1923. № 3–5
ШНЕЛЬЦУГ[63]
В край красных фесок и долам,В преддверье пламенного югаЯ мчусь, зачем — не знаю сам.На крыльях мощного шнельцуга. Гляжу в окно и жду с тоской, Что с каждым часом ближе к цели… И мне хотелось на покой, Скажу я вам. На самом деле!И вот вдали передо мнойВстают знакомые картины:И Джемер с снежною главой,И волны пенистые Дрины… Я слышу вновь по вечерам И тонкий голос муэдзина, И шум из уличных кафан, И запах жареного «мнина». Какой здесь милый уголок. Какая чудная картина! Я ожил вдруг, здесь впрямь восток, Здесь скуки нет и нету сплина. Но день спешит, за ним другой, А дальше третий, так и мчатся, И ожидаю я с тоской, Когда придется расставаться. Покину я цветущий край, Как нежно любящего друга, И кину с горестью «прощай» Из окон мощного шнельцуга!
Белград, 1924 «Эос». 1924. № 2
КАВАЛЕРИЙСКАЯ БАЛЛАДА
I
«Ротмистр, сегодня в разъезд — Ваш эскадрон.Но смотреть — не считать звезд И не ловить ворон!» Усмехнулся. —«Никак нет, честь полка не уроним!» ПовернулсяИ скомандовал: «По коням!»
II
Скользкий лязг мундштуков и стремян От шоссе — справа по три — и в чащу.Сердце пьет голубой туман. Воздух вдаль все пьянее и слаще…За холмом, перелеском, в овражки И на изволок — прямо в рожь.— Эх вы, сашки-канашки! — От судьбы не уйдешь!..
И вот — Из-за леса, справа.Отчетливо — пулемет…
Марш — марш! И в лаву……Небо упало так резко,Землею набился рот. А из перелеска Все еще пулеметКолыбельную песню поет и поет…
III
Открыл глаза — и было небо сноваСверху холодным, бледным и пустым.И призрачным, как легкий серый дым,Как память у тифозного больного.Лежал, смотрел и чувствовал, как кровьСтучит в висках чуть слышной мелкой дрожью. Нет никого. От боли морща бровь, Назад — в лесок пополз тихонько рожью.Дополз. Вздохнул. Поднялся и — бежать…Забился в чащу. Завязал рубашкойПлечо с кровавой раной — и опятьЧерез кусты, лощины и овражки… Весь день блуждал. Под вечер вышелКак раз к селу, к плетню последней хаты. Дождался тьмы. Бог милостив — пошел. «Впустите… И воды… за плату»…
IV
Хозяин посмотрел волком. Усмехнулся — «Набили холку!» Но пустил ночевать. Странно.И даже перевязали рану. Правда, не он, а дочь. И вот — ночь. …На сеновале Мыши Скреблись и шуршали. Сквозь крышу Месяц Серебряным пальцем шарил. «Если найдут — повесят…» Не спится. Опустив ресницы, Лежал и вспоминал. В прошлом году в Одессе, Да, да, в тот же день, Кажется, у Семадени, Пил вино и стрелял в свою тень И хотел целовать колени У подошедшей к столу. Засмеялась. — «Мальчик — и глупый. Для этого есть губы»… Ночью бродили по молу. СначалаУчил он кавалерийским сигналам И как развернуть эскадрон. А после она —Как расстегивать кнопки на женских платьях, Пьянить без вина В умелых объятьях,И целовать тягуче и сладко… А потом. Днем —На вокзале в эшелон посадка, Переезд И в ночной бой. И так же сеть звезд — Над головой…
V
Вдруг —Проснулся. «Кто тут?» Снова стук.И шепот — «Вставайте, за вами идут. Я не могу вам помочь». Убежала. Дочь.Выглянул. А за хатами — Пробираются троеС винтовками и ручными гранатами. Дело простое…Пригнулся — и в тень. За угломПерескочил через плетень И к лесу бегом. Снова на воле. Ищи ветра в поле… Через лес — в овраг.Оглянулся, замедлил шаг.Лег в кусты и к земле прижался. — «Есть еще на свете жалость!»
VI
Докладывали командиру полка. Слушал, высокой, худой, С сединой на висках —«Заняли лощину у леска,Где погиб разъезд ротмистра Эн,Обыскали всю рожь — не нашли трупа. Вероятно, попал в плен». «Да… А жаль — молодой И погиб так глупо. Сообщите в штаб о нем, Завтра переход. — В три подъем».
VII
В городе, в штабе, в приемной Звякали шпорами. С улыбкою томнойКланялись напомаженными проборами, Просили в очередь, чтобы не было давки И наводили справки. «Ротмистр Эн? — Да, да — в разъездеЕго эскадрон Был окружен.Пропал без вести… — Вестовой, воды!Ради Бога, сядьте. Вы так побледнели… Выпейте… Еще нет беды…Подождите. На прошлой неделе Один тоже пропал без вести Из их же отряда,Нашелся и вернулся к своей невесте. А плакать совсем не надо.Эти губы должны улыбаться… Ведь — да?..»— Для живых слова найдутся… Только для мертвых — никогда…
VIII
Всходила в третий раз лунаИ в небе плакала над полем.И третью ночь, таясь, без сна Шел к югу, позабыв о боли.Днем спал и прятался во ржи, А ночью шел вперед по звездамИ по полям, как волк, кружил.Стараясь обойти разъезды. Но чувствовал, как пустота Вокруг него растет все глуше, И сердце, замирая, душит При каждом шорохе в кустах…
IX
ПроводТянулся по полю серым червячком, Виснул на деревьях, сползал в канавы,Цеплялся по крышам, прятался за плетнем, Собирался в пучок и в окно, направо, А там на столе в аппарате — Как овод. Гудел черной мембраной На восходе и на закате, Поздно и рано, Ночью и днем Об одномЦелые сутки без перерыва: …Наступление… Обходы… Прорывы… И снова сначала Щелкало и стучало Черной костяшкой,Как сердце под защитной рубашкой… Смерть — слово печальное. «Алло, центральная!Примите донесение.Сегодня ночью сторожевым охранениембит на местеротмистр Эн, пропавший без вести.Пробирался из лесу, от них.Было темно. Не узнал своих,Когда окликнули.И побежал.Стали стрелять. И вот — наповал. Умереть от своих глупо.Что ж. — От судьбы не уйдешь. Пришлите носилки за трупом».
X
По овражкам вода звонкая Поет золотые песни.Телеграфная сеть — тонкая, А поет еще чудесней.Серой змейкой к земле прижалась. Визжала —«Холодная у людей жалость». И опять сначалаОб убитых всю ночь плача… Только горе у людей — горячее…
«Студенческие годы». 1925. № 2
А. С. ПУШКИНУ
