«Вечер сияет. Прошли дожди…»
Вечер сияет. Прошли дожди.Голос мечтает… Молчи и жди.
Над миром пены шутить стихамиИ постепенно, устав, стихает.
Черная птица! Полно носиться,Уж поздний вечер, а дом далече.
Темнеют своды. Последний лучЛожится в воду, из темных туч.
Певец Мореллы! бойся воды,Скользит в ней белый венец луны.
Ты не заметишь, как упадешь,Невесту встретишь, царевну-ложь.
К земле стекает астральный свет.Грустит: не знаю, вернусь иль нет.
Лежит в могиле каменный гость,Поет Вергилий, цветет погост
Над степью мчится мгновенный век,Осока снится сиянью рек.
Трава ложится, клонясь внезапно.Высоко птица летит на запад.
Цветок мечтает. Молчат гробыНикто не знает своей судьбы.
Август 1931
«Дали спали. Без сандалий…»
Дали спали. Без сандалийКрался нищий в вечный город.В башнях матери рыдали,Часового жалил холод.
В храмах на ночь запиралиОтражения планет.Руки жесткие стиралиЛица дивные монет.
Чу! вдали сверчок стрекочетУ подземных берегов.Там Христос купался ночьюВ море, полном рыбаков.
И душа легионера,Поднимаясь к высотам,Mиро льющую ВенеруВидела, к Его ногам.
Тихо бронзовые волкиСмотрят пристально на звезды,В караульном помещеньиУгли тлеют в камельке.
А в огромном отдаленьиК Вифлеему, втихомолку,Поднимается на воздухУтро в розовом венке.
Флаги спускаются
Над рядами серых саркофагов,Где уже горел огонь слепой,Под дождем промокший, ангел флаговПродолжал склоняться над толпой.
Улица блестит, огни горят, а вышеРанний мрак смешался с дымом труб,Человек под тонкой черной крышейМедленно идет во тьму к утру.
Дождь летит у фонарей трамваяТонкою прозрачною стеной,Из витрины дева восковаяДико смотрит в холод неземной.
Все темно, спокойно и жестоко,Высоко на Небе в яркой ризеТы сиял, теперь сойди с флагштока,Возвратись к обыкновенной жизни.
Спи. Забудь. Все было так прекрасноСкоро, скоро над Твоим ночлегомНовый ангел сине-бело-красныйРадостно взлетит к лазури неба.
Потому что вечный праздник длится,Тают птицы, трубы отлетают,Гаснет время. Снова утро снитсяИ про адский пламень воск мечтает.
Солнце всходить золотым штандартом,Гибнут мысли. Небо розовеет.Гаснет вечер. Солнце рвется в завтраИ таить рассвета ночь не смеет.
Что ж пади. Ты озарял темницу,Ты сиял, приняв лазурный ужас.Спи. Усни. Любовь нам только снится,Ты, как счастье, никому не нужен.
«Зимний просек тих и полон снега…»
Зимний просек тих и полон снега,В темноте шумит пустой трамвай.Вороны летят ища ночлега.Со скамьи не хочется вставать.
Парк велик, до города далеко,Цепенеет сердце, снег синеет.Что Ты, друг мой, иль Тебе так плохо,Что домой вернуться Ты не смеешь?
Нет, мне просто хорошо и глухо.Как темно сейчас среди дерев,Дальний грай доносится до слуха,Гаснет свет, за лесом догорев.
Кто там ходит позднею порою?Дева память, спи свидетель мой.Кто поет во мраке со звездою,Что Христос рождается зимой?
В нищете, в хлеву, покрытом снегомВол и ослик выдыхают пар.Кто кричит над снеговым ночлегом?Это память мне мешает спать.
Спит Иосиф, в темноте белея,Пролетает поезд над пещерой.Над недвижной снеговой аллеейПастухи встают в тумане сером.
Глубоко в снегу не надо друга.Далеко от жизни и обид.Встанет месяц в середину круга,Белый лес недвижно озарить.
Ярко, ярко средь узорных ветокСиние лучи зажгут снега,Будет утро медлить. До рассветаВсе сравняет белая пурга.
Скоро утро, шепчет Магдалина,Гостю ночи, отстраняя полог.Ветви пыльных пальм ИерусалимаСквозь дремоту ждут петуший голос.
1931–1933.
«Тень Гамлета. Прохожий без пальто…»
Тень Гамлета. Прохожий без пальто.Вороны спят в садах голубоватых.И отдаленный слышится свисток,Вороны с веток отряхают вату.
Пойти гулять. Погладить снег рукой.Уехать на трамвае с остальными.Заснуть в кафе. В вине найти покой.В кинематографе уйти в миры иные.
Но каково бродягам в этот час?Христос, конечно, в Армии Спасения.Снижался день, он бесконечно чах,Все было тихо в ночь на воскресенье.
По непорочной белизне следыБегут вперед и вдруг назад навстречу.Куда он шел, спасаясь от беды?И вдруг решил, что поздно и далече.
Вот отпечаток рук. Вот снегу ком.Все сгинули. Все ветер заметает,Все заперто. Молчит господский домТам в роскоши, всю ночь больной читает.
Все спуталось и утомляет шрифт.Как медленно ползут часы и сроки.Однообразно поднимаясь, лифтПоет, скуля. Как скучно одиноким.
Звенит трамвай. Никто не замечает.Все исчезало, таяло, кружилось,Лицо людей с улыбкой снег встречает —Как им легко и тихо становилось.
А смерть его сидит напротив в кресле,И улыбаясь, стены озирает.Уж ей давно известны эти песни;Она газету смятую читает.
Известно ей, лишь только жар спадетЗабудет все, и вдруг удар из мракаСнег в комнату и посиневший рот,Как мне понять? — Тебе довольно страха.
Когда спадает жар и день встает,Прощай пока. На утро снег растает,С письмом веселый почтальон придет.Как быстро боль воскресший забывает.
Не ведая живет и вдруг врасплох…Погаснет лампа, распахнутся окна.— Дай мне подумать, я устал, я плох.— Не время думать. Время забывает.
А бедный нищий постоянно видитПеред собою снег и мокрый каменьОн фонари в тумане ненавидит.Его, мой друг, не обмануть стихами.
Он песенку поет под барабан.В мундире синем. — Господи помилуй!Ты дал мне боль Своих ужасных ран.Ты мне понятен. Ты мне близок, милый,
Я ем Твой хлеб, Ты пьешь мой чай в углуВ печи поет огонь. Смежая очи,Осел и вол на каменном полуЧитают книгу на исходе ночи.
1931
«Рождество расцветает. Река наводняет предместья…»
Рождество расцветает. Река наводняет предместья.Там, где падает снег, паровозы идут по воде.Крыши ярко лоснятся. Высокий декабрьский месяцРовной, синею нотой звучит на замерзшем пруде.
Четко слышится шаг, вдалеке без конца повторяясь,Приближается кто-то и долго стоит у стены,А за низкой стеной задыхаются псы, надрываясь,Скаля белые зубы в холодный огонь вышины.
Рождество, Рождество! Отчего же такое молчанье,Отчего все темно и очерчено четко везде?За стеной Новый Год. Запоздалых трамваев звучаньеЗатихает вдали, поднимаясь к Полярной звезде.
Как все чисто и пусто. Как все безучастно на свете.Все застыло как лед. Все к луне обратилось давно.Тихо колокол звякнул. На брошенной кем-то газете,Нарисована елка. Как страшно смотреть на нее.
Тихо в черном саду, диск луны отражается в лейке.Есть ли елка в аду? Как встречают в тюрьме Рождество?Далеко за луной и высоко над жесткой скамейкойБезмятежно нездешнее млечное звезд торжество.
Все как будто ждало, и что спугнута птица шагамиЛишь затем, чтоб напомнить, что призраки жизни страшны,Осыпая сиянья, как долго мы были врагамиТишины и природы, и все ж мы теперь прощены.
1930–1931
