При этих словах чу-Чандру развезло во все стороны от гордости и самокрутости.
— Но Мастер сказал, что и она была неискренна, а просто пыталась угадать, как лучше. Просто выпендривалась.
чу-Чандре ничего не оставалось делать, как засунуть в задницу свою ебанутую самодовольную улыбочку и глубоко задуматься вместе со всеми.
На следующий день всем предстояло пройти или не пройти еще один тест Люшера.
— Эй, а ну все собирайтесь в комнате, — послышались крики жриц. И толпа дураков опять поползла в комнату.
— Сейчас мы проведем с вами очередной тест Люшера, — начала Элен. — Но на этот раз он касается только женского пола.
— Ответьте нам сейчас на вопрос, кто готов прямо сейчас остаться рядом с Гуру Рулоном?
У всех баб морды так и исказились, глаза сразу опустились вниз, и дуры погрузились в свои гнилые мысли. Все боялись остаться рядом с источником мудрости, не хотели проходить истинные практики просветления, постоянно оправдывая себя слабыми мыслями: ну, не обязательно же быть рядом с Гуру Рулоном, кому-то же надо вести рулонитовские семинары, учить людей, а к Рулону приезжать на несколько дней, слушать новые наставления, а потом опять передавать знания. Но на самом деле люди боялись лишиться своих иллюзий, бабы прекрасно знали, по крайне мере теоретически, что не смогут быть единственными у Просветленного Мастера, что Гуру Рулон все равно никогда не станет папой в семью. «А тогда зачем становиться жрицей?» — нашептывал голос поганой матери. — А на семинарах все же остается надежда, а вдруг кто-нибудь найдется. И с такой мыслью было жить гораздо легче и спокойней. Мужикам же было трудно расстаться со своей важностью, со своим эго. Если на семинарах эго подпитывалось, и все только восхищались долбоебами, то рядом с Гуру Рулоном нужно было жертвовать всеми иллюзиями, представлениями о самом себе, быть готовым полностью изменяться.
— А-э-у, ну, я хочу, конечно, остаться рядом с Великим, — первая начала чу-Чандра, но так тихо и скромно, что не было абсолютно похоже на то поведение, которое было свойственно ей. — Но нужно сначала подготовиться, а во мне пока нет еще сил.
— И сколько ты собираешься готовиться? — с презрением спросил Гну.
— Ну, я не знаю, сколько потребуется времени, — зачморенно ответила чу-Чандра.
— А че готовиться-то? — с искренним удивлением и детской непосредственностью, которая была ему свойственна, спросил Сантоша, — надо просто оставаться, да и все, что тут думать-то?
чу-Чандре только оставалось покивать головой, а сказать больше было нечего.
— А ты, Синильга, че молчишь, — заметила Аза бессмысленную пачку Синильги, — ты что скажешь?
— А мне по семинарам нравится ездить, — не скрывая, сказала Синильга. — Лекции читать, практики проводить. Я Гуру Рулону ведь этим помогаю, — оправдалась она.
— Не пизди, говно, — заметила Ксива, — так бы и сказала, что костлявое уебишще тебе дороже, чем Гуру Рулон. — Синильга тут же помрачнела и обиделась, опустила глаза, вместо того, чтобы глубоко задуматься над заданным вопросом: «Почему я не хочу остаться рядом с Великим Просветленным, значит, я еще обольщаюсь собой и миром, дорожу какими-то представлениями и иллюзиями, питаю какие-то надежды, что где-то есть охуительное счастье, о котором говорила мать, что может быть то, что я говорю о духовном развитии является чем-то второстепенным для меня. Но никто не хотел истинно ответить на этот вопрос, а просто выстраивали всевозможные буфера, лишь бы не испытывать психологический дискомфорт, который никак почему-то не становился лучшим другом.
— Я хочу остаться рядом с Мудрецом, — заявила Вонь Подретузная, состроив театрально-страдальческую, якобы понимающую мину. Но в ее словах не было ни грамма искренности, не было душевной боли, которая почувствовалась бы на расстоянии, если бы человек действительно по-настоящему долго задумывался над своей целью в жизни, кто он, что он, куда он идет, какую судьбу для себя выбирает, а может ли он вообще выбирать. И, в результате этих размышлений, он бы осознал, что да, я понял, что единственное ради чего нужно жить — это быть рядом с Просветленным Мастером, так как только Он может сотворить настоящее чудо, и меня, дурака, сделать умным, ведь я же сам ничего не знаю, ведь меня даже нет, я просто набор каких-то дурацких установок, программ. Я же зомби, но нет, хватит, я больше не хочу быть таким, поэтому я буду, несмотря ни на что идти к своей цели, буду стремиться войти в круг ближайших учеников Гуру Рулона и раствориться в океане Божественной энергии. Но не было у Вони Подретузной подобных мыслей, устремлений. Она сказала это только для того, чтобы в очередной раз показаться хорошенькой. А во-вторых, Вонь Подретузная давно завидовала тем, кто попадает в круг учениц Гуру, даже если кто-то пришел совсем недавно в Эгрегор. А она уже столько лет ошивалась в Эгрегоре, а никак не могла попасть в жрицы. И скорее было уязвлено ее самолюбие, важность: «как это всякие малявки, которых я только что сама учила, например, та же Ксива, теперь став жрицей, мной командует, я че — лысая что ли?» И второй момент, ее раздирало жуткое любопытство, а как это — быть жрицей и че это они там делают, чем занимаются. И, конечно, с подобными мыслями она никогда не могла бы стать ближайшей ученицей Гуру Рулона. Все прекрасно ощущали ее состояние, сколько бы она не напрягалась, сколько бы не строила страдальческой мины.
— А ты за базар отвечаешь? — спросила Ксива, — ты точно хорошо подумала?
Вонь Подретузная на мгновение задумалась, а потом продолжила театральное представление:
— Ну да, я давно вообще-то хотела, но меня же не брали, — сказала она с некоторой претензией в голосе.
— А за что тебе брать-то, что ты такого сделала, чем заслужила место под Солнцем? — спросила Элен, чувствуя претензию и недовольство, которое начинало созревать внутри у Вони Подретузной.
— Ну, я давно хотела, — бубнила Вонь, — может мне каких-то качеств не хватает, — додумалась дура.
— Ты верно догадалась, — заметил Гну и засмеялся, глумясь над идиоткой, которая не хотела даже увидеть, насколько она всем противна в этот момент и в первую очередь из-за того, что не хочет говорить правду, не хочет говорить искренне, все как есть на самом деле.
— Эй, эй, всем внимание, — закричал Сантоша, выбегая из лоджии, — а если бы Гуру Рулон сейчас оказался один, то вы бы остались с Рулоном? — прозвучал каверзный вопрос.
— Конечно, — первая выпалила чу-Чандра, даже не задумываясь.
— Конечно, — хором ответили все бабы.
— Ха-ха-ха, — засмеялись жрицы. — Все теперь с вами ясно, эх вы, ничтожества, так ничего и не поняли, — с упреком сказала Элен.
— А почему сейчас ты ответила, не задумываясь, а, чу-Чандра?
— Ну, это же естественно. Великого же надо спасать, помогать, случись такое — продолжилось навешивание лапши на уши.
— Мне тоже кажется, что Мудрецу надо обязательно помогать, чтобы все люди узнали об истине. Дураков много, а Гуру Рулон у нас один, — прочитала целую лекцию Вонь Подретузная, думая про себя, какая она самоотверженная и преданная.
— И я бы осталась, — с глупой улыбкой вставила свое слово Синильга.
— А вот теперь подумайте, почему на два вопроса были совершенно противоположные ответы и реакции, — спросила Аза.
— Ну, если бы Гуру Рулон остался один, я бы как самоотверженная ученица осталась бы, — сказала чу-Чандра, мне кажется, это естественно вполне.
— Эх вы, дуры, — сказал Сантоша, — разве вы не видите, что вы — сплошная программа, что вам мать говорит, то вы и делаете, так и реагирует. Вы просто хотите быть единственными, так мать сказала, но с Рулоном никогда не будет этой ебучей единственности, потому что Гуру Рулон — это бесконечный океан Божественной энергии, в котором можно только раствориться! Разве вы можете океан сделать своей собственностью? — Это невозможно! Вы забыли, что ваше может быть только то, что хуже вас, — сказала Элен, — а Гуру Рулон — это Гуру Рулон. И вы должны меняться, подстраиваться под Мудреца, делать все, что скажет Великий, а не пытаться переделать Просветленного Мастера под свои узкие, ничтожные бомжовские программы, которыми вас наградила ваша любимая мамочка, поняли?
Бабы тупо стали кивать, но, похоже, так ничего и не поняли.
Сатори через грязную обувь
— А где Нарада, где Нарада? — закричал Сантоша, выбежав с лоджии.
— А он вроде в кладовке каялся, — вспомнил Мудя.
— Давайте идите, посмотрите, что он там делает, — скомандовала Ксива.
И несколько долбоебов на карачках поползли в кладовку. Когда зажгли в кладовке свет, то увидели следующую картину: Нарада валялся среди мусорных мешков, обоев, свалившейся с вешалки одежды и громко храпел.
