Во тьме возник чей-то огромный лик. Он был черным, но едва заметно выделялся среди темноты. А еще – широким, точно внушительный грозовой фронт, и необъятным, но Каладин его каким-то образом видел. Нечеловеческий лик. Он улыбался.
Каладина пробрал озноб – словно горсть льдинок прокатилась по хребту и по всему телу. Сфера в его руках вдруг ожила, словно взорвалась, и из нее полилось сапфировое сияние. Оно озарило крышу под ногами, и кулак заполыхал, охваченный синим огнем. Его рубашка превратилась в лохмотья, его кожу исполосовали раны. Он окинул себя потрясенным взглядом, а потом снова посмотрел на лик.
Но тот исчез. Вокруг была только тьма.
Засверкали молнии, и на Каладина вновь обрушилась боль. Он судорожно вздохнул и упал на колени под натиском дождя и ветра. Скользнул вниз, врезался лицом в крышу.
Что это было? Видение? Галлюцинация? Силы покидали его, мысли снова начали путаться. Порывы ветра уже не были такими сильными, но дождь оставался холодным. Сбитый с толку, едва способный пошевелиться, почти сокрушенный болью, Каладин поднял руку и посмотрел на сферу. Она сияла. Она была вся в его крови и сияла.
Ему было очень больно, и у него не осталось сил. Он закрыл глаза и погрузился во тьму иного рода – тьму бессознательности.
Когда Великая буря утихла, Камень вышел наружу первым. Тефт последовал за ним, двигаясь медленнее и едва сдерживая стоны. У него болели колени. Они всегда болели во время бури. Его отец жаловался на такую же боль на закате жизни, и Тефт считал это глупой причудой. А теперь вот чувствовал то же самое.
«Буря в Преисподней…» – думал он, с трудом выбираясь из казармы. Конечно, все еще шел дождь. Это было охвостье, следовавшее за Великой бурей, ливень, перемежавшийся порывами сильного ветра. Несколько спренов дождя торчали из луж, точно синие свечи, и кое-где спрены ветра танцевали, ловя шквалы. Дождь был холодный, и обутые в сандалии ноги мгновенно намокли, пока мостовик шел по лужам, так что холод добрался до костей. Он ненавидел быть мокрым. Да и вообще он много чего ненавидел.
Недолгое время казалось, что все налаживается. Но не сейчас.
«Как же все могло так быстро испортиться?» – подумал он, обхватывая плечи. Тефт шел медленно, старался избегать луж. Несколько солдат в дождевиках покинули казармы и стояли поблизости. Наблюдали. Наверное, хотели убедиться, что никто не выбрался из барака и не перерезал веревки Каладина раньше времени. Но Камня они не остановили – буря закончилась.
Камень завернул за угол. Другие мостовики покинули казарму и шли теперь за Тефтом и Камнем. Забери буря этого рогоеда. Он точно громадный неуклюжий чулл. Он ведь в самом деле поверил. Решил, что сейчас они обнаружат глупого юного старшину в живых.
Возможно, вообразил себе, что они увидят, как Каладин пьет чай, отдыхая в тенечке, вместе с самим Буреотцом.
«А ты не веришь? – спросил себя Тефт, не осмеливаясь поднять глаза. – Если не веришь, зачем пошел? Но если бы верил, то смотрел бы вперед, а не себе под ноги. Ты бы поднял глаза и посмотрел».
Мог ли человек верить и не верить одновременно? Тефт остановился у Камня за спиной и, собрав все силы, посмотрел на стену казармы.
Он увидел именно то, что ожидал и боялся увидеть. Труп, похожий на тушу из бойни, освежеванную и кровоточащую. Был ли это вообще человек? На коже Каладина была сотня ран, и его кровь смешивалась с дождевой водой, что стекала по стене здания. Парень все еще был подвешен за ноги. Рубаху с него сорвало; штаны мостовика превратились в лохмотья. Странное дело – лицо его, омытое бурей, сейчас было чище, чем когда они расстались.
Тефт повидал на поле боя достаточно, чтобы отличить мертвеца от живого человека. «Бедолага, – подумал он, качая головой, пока остальные члены Четвертого моста собирались вокруг него и Камня, охваченные молчаливым ужасом. – Ты почти заставил меня поверить в тебя».
Глаза Каладина распахнулись.
Мостовики ахнули, кто-то выругался и упал на колени, прямо в лужи дождевой воды. Каладин хрипло и со свистом вдохнул воздух; его глаза невидяще смотрели куда-то вдаль. Он выдохнул, оросив губы каплями кровавой слюны. Пальцы его безвольно висевшей руки разжались.
Что-то упало на камни. Сфера, которую дал ему Тефт. Она шлепнулась в лужу, да там и осталась. Она была тусклой – ни капли буресвета.
«Во имя Келека, это еще что?» – подумал Тефт, присев. Сфера, оставленная снаружи на время Великой бури, набиралась буресвета. Эта, которую Каладин держал в руке, должна была оказаться полностью заряженной. Что же с ней произошло?
– Умалакаи’ки! – взревел Камень, тыкая пальцем в Каладина. – Кама мохораи намавау… – Он осекся, сообразив, что говорит не на том языке. – Кто-то помочь мне снять его! Он еще жить! Надо лестницу и нож! Быстро!
Мостовики засуетились. Подошли солдаты, что-то бормоча, но не стали мешать. Сам Садеас объявил, что Буреотец решит судьбу Каладина. Все знали, что это означает смерть.
Только вот…
Тефт выпрямился, держа в руках тусклую сферу.
«Тусклая сфера после бури, – подумал он. – И человек, который все еще жив, хотя должен был умереть. Две невозможности». Вместе они указывали на то, что было еще более невероятным.
– Да принесите же вы, наконец, лестницу! – заорал Тефт неожиданно для самого себя. – Пропадите вы все пропадом, быстрее, быстрее! Надо его перевязать. Кто-нибудь, тащите сюда то зелье, которым он всегда обрабатывает раны!
Потом седой мостовик посмотрел на Каладина и прибавил тихим голосом:
– А ты, сынок, будь добр, выживи. Ибо у меня к тебе есть несколько вопросов.
36
Урок
«Взяв осколок зари, способный сковать любое существо, пустотное или смертное, забрался он по ступеням, сотворенным для Вестников, высотой в десять шагов каждая, к великому храму, что располагался наверху».
Из «Поэмы об Исте». Я не нашла современных объяснений по поводу этих «осколков зари». Ученые их игнорируют, хотя нет сомнений в том, что собиратели ранних мифов упоминают о них с завидным постоянством.«Нет ничего необычного в том, что, путешествуя по Ничейным холмам, мы повстречали местных жителей, – прочитала Шаллан. – Ведь, в конце концов, эти древние земли когда-то представляли собой одно из Серебряных королевств. Можно лишь спрашивать себя, жили ли здесь в те времена чудовища-большепанцирники, или же эти твари пришли заселить дикие края после того, как люди их покинули».
Она откинулась на спинку кресла, вдохнула влажный воздух. Слева от нее Ясна Холин спокойно плавала в бассейне, устроенном в полу ванной комнаты. Принцесса любила проводить в ванной много времени. Шаллан ее не винила, ведь для нее самой купание в родном доме было суровым испытанием. Оно подразумевало десятки паршунов с ведрами горячей воды и быстрое омовение в латунной лохани, пока вода не остыла.
