плескался в крови уже сутки. Более того, после некоторого простоя я начал чувствовать усталость. В этом я был не одинок. Фил и анестезиолог тоже работали круглыми сутками все выходные. В то время такое было не редкостью.
Пока Фил помогал медсестрам поместить пациента в положение для торакоскопии справа, я включил воду в раздевалке для хирургов, снял пропитанную потом одежду и подставил голову под холодную воду.
В такие моменты холодный душ обычно пробуждал меня до такой степени, что я снова мог функционировать. Плотно расположенные холодовые рецепторы кожи бомбардируют мозг электрическими импульсами, которые мгновенно помогают взбодриться, обрести ясность ума и почувствовать себя энергичнее. Когда тело пытается поддерживать температуру, происходит внезапный выброс эндорфинов. Холод также способствует борьбе со стрессом благодаря выбросу в кровь антиоксидантов, поэтому по возвращении в операционную я был в лучшей форме, чем все остальные. Наступило воскресенье. Новый день. Еще одни сутки на дежурстве.
Все усложняется
Я рассматриваю мозг как компьютер, который перестает работать, когда его компоненты выходят из строя. Для сломанных компьютеров нет ни рая, ни загробной жизни – это сказочная история для людей, что боятся темноты.
Стивен Хокинг
Печень, торчащая из разорванной диафрагмы, представляет собой потрясающее зрелище. По крайней мере, она выглядит так после извлечения сгустка крови из грудной полости. К счастью, механизмы свертывания крови пациента вместе с низким артериальным давлением остановили основное кровотечение, что помогло мужчине выжить. Как вы можете понять, печень нельзя зашить так же, как другие ткани, – фрагменты печени отрывались даже кончиками пальцев. Я прижег сочащиеся кровью края и попытался зашить один большой желчный путь, однако самым безопасным вариантом было обложить тампонами то, что оставалось, наложить швы, а через 1–2 дня, когда природа сделает все необходимое, удалить их. Я научился этому в Кембридже. Большой город, полный мечтаний и надежд, и больница, где ведутся отчаянные битвы.
Я с удовольствием проталкивал распухший орган вниз через диафрагму в брюшную полость, где ему и место. Добившись успеха, я принялся сшивать разорванные края печени, подложив под них тампоны. Благодаря расширению легких под давлением аппарата искусственной вентиляции легких все должно было оставаться на месте, и, что самое важное, Фил знал, сколько тампонов мы оставили внутри. Когда придет время извлечь их, он сможет сделать это через разрез в животе. Я надеялся, что для этого меня не станут вызывать в Центральную мидлсекскую больницу.
Жизненные показатели оставались стабильными во время процедуры, и наша очаровательная анестезиолог говорила так мало, что я предположил, что она заснула. Однако, снова спросив ее о состоянии пациента, я услышал плохие новости. Она переливала кровь, потому что артериальное давление опять снизилось. Больше всего в той ситуации меня беспокоила травма сердца. Оно выглядело сильно поврежденным. Сердце оказалось зажатым между грудиной и позвоночником, и помимо контузии у него могли быть внутренние структурные повреждения, о которых мы не знали.
В похожих обстоятельствах я видел перекрытые тромбом коронарные артерии при инфаркте миокарда, оторванные клапаны сердца и травматические отверстия между насосными камерами, а потому спросил, прослушивал ли кто-нибудь его сердце стетоскопом и были ли у него сердечные шумы. В ответ я увидел пустые лица, но не мог никого винить, ведь я и сам этого не сделал. Если найдется другая проблема, смогу ли я ее решить? Нет. В этой окружной больнице общего профиля не было аппарата искусственного кровообращения. А перевезти пациента в Хэрфилд я не мог, потому что в отделении интенсивной терапии не было свободных коек. Мы сделали все возможное. Независимо от того, были у него проблемы с сердцем или нет, он либо выжил бы, либо умер. Несчастные люди, в которых он врезался, уже были в морге. Было ли мне дело до того, выживет ли он? Разумеется. Возможно, дома его ждали любящая жена и дети. Что бы они почувствовали, узнав, что его не стало?
Фил предложил угостить меня воскресным завтраком в столовой, пока Актон и нормальные люди просыпались. Разумеется, больничные завтраки максимально неполезны, но жареный хлеб, яйца, бекон и кровяная колбаса были как раз тем, что мне требовалось. Сидя в столовой, я понял, что я полноценно не ел с прошлого утра. Потягивая паршивый кофе, мы с Филом обсудили, как складывалась карьера каждого из нас после Хаммерсмитской больницы. Затем он осторожно спросил про красивую медсестру, с которой меня когда-то видел.
– Если не ошибаюсь, ее зовут Сара? Вы еще встречаетесь?
Я вспомнил, как Фил развлекал ее разговорами, пока она ждала, когда я выберусь из кардиологической операционной. Я всегда знал, что она ему нравится, поэтому решил пошутить.
– Уже нет, – ответил я. – Ее взбесило то, что я до сих пор женат.
Глаза Фила просияли.
– Мне очень жаль! – солгал он. – Ты не дашь мне ее номер?
– Боюсь, что нет. Она работала в Бесплатной королевской больнице, но я думаю, что она вернулась в Африку. У нее вся семья там живет.
Хотя в моем табеле успеваемости всегда была приписка, что мне нужно сосредоточиться на работе, я все равно думал о том, чтобы позвонить в общежитие для медсестер. Впрочем, все же решил этого не делать. Действительно ли я хотел услышать, что ее там нет? А вот что действительно не терпело отлагательств, так это позвонить в Хэрфилдскую больницу и узнать, как там обстояли дела.
Было спокойное воскресное утро. У пациента мистера Джексона с негерметичной эзофагэктомией был сепсис, и ему стали вводить антибиотики. Чтобы приступить к новой операции, его состояние должно было значительно улучшиться, но я подозревал, что этого не произойдет. Другая больница просила нас принять пациента с плевральной полостью, заполненной гноем, но это могло подождать. К настоящему моменту я увидел достаточно в Центральной мидлсекской больнице, и Фил хотел, чтобы я в последний раз заглянул в отделение интенсивной терапии. Ранее я предупредил его: «Как только я уеду, он полностью окажется в твоем распоряжении. В понедельник я оперирую весь день».
У койки до сих пор стояла толпа людей, разбиравшаяся со всевозможными капельницами и дренажами. Медсестры этого отделения редко имели дело с плевральными дренажными трубками, поэтому, когда я напомнил им «поставить их на отсос», они не поняли, что я имею в виду. На мой вопрос о том, есть ли у них система всасывания для подводного дренажа, мне ответили: «Мы не знаем». Рассердившись, я поручил Филу с этим разобраться и удостовериться, что медсестры не подключат трубки непосредственно к мощному вакуумному устройству, поскольку
