нам не требовалась помощь анестезиолога. Я попросил найти электроды дефибриллятора и принести их.
Прежде чем его использовать, мне нужно было увидеть результаты утреннего анализа крови. Естественно, биохимия была нарушена, и нам следовало принять определенные меры, прежде чем пускать электрический разряд через грудную клетку. К сожалению, у меня в распоряжении не было целого дня, поэтому я ввел пациентке калий и подсоединил электроды для внешней дефибрилляции к прибору. Затем я попросил младшего врача установить импульс 50 джоулей, но он был так взволнован, что растерялся, – явно не тот человек, которого хочется видеть рядом в экстренной ситуации. Медсестра выполнила мою просьбу вместо него, и я смазал грудную клетку пациентки, чтобы не сжечь кожу. Я крепко прижал один электрод к срединному разрезу на грудине, а второй – к левой подмышке, а после этого нажал на кнопку и пустил разряд.
Когда хрупкое тело женщины приподнялось от внезапного мышечного спазма, я пристально посмотрел на монитор. Электрокардиограмма была похожа на Доломитовые Альпы – виднелись зубчатые закорючки фибрилляции желудочков. Извивающаяся мышца работала неэффективно. Ничего страшного, я этого ожидал, а потому просто попросил своего бесполезного ассистента увеличить импульс до 100 джоулей и пустил еще один разряд. На этот раз линия стала плоской, и никакой электрической активности сердца не прослеживалось. Сердце умерло, но ситуация не была неразрешимой. Разряд непосредственно над сердцем заставил его однократно сократиться в ответ. Еще один разряд привел к некоторой электрической активности, за которой снова последовала пауза.
Я тихо попросил медсестру подать мне шприц с гиподермической иглой и ампулу адреналина с реанимационной тележки, потому что мне не хотелось делать непрямой массаж сердца и портить скрепленную проволокой грудину. Я ввел адреналин в катетер на шее пациентки и пустил очередной разряд. Возникшей электрической активности оказалось достаточно, чтобы стимулятор проник в сердце, и орган ответил с благодарностью. Нам снова удалось нормализовать сердечный ритм, не нарушая приток крови в мозг. Хотя и у адреналина, бодрящего усталое сердце, есть серьезный недостаток – он сужает маленькие кровеносные сосуды, что приводит к повышению артериального давления и затрудняет насосную функцию сердца. Каким бы драматичным это ни казалось со стороны, остановка и последующий запуск сердец на тот момент и в течение следующих 40 лет были моей повседневной работой.
Решив наиболее опасную проблему, я попытался сформулировать дальнейший план лечения с тем персоналом, который мне удалось собрать. Среди присутствующих были медсестра пациентки, дежурная медсестра отделения и незадачливый младший врач, который вносил самый минимальный вклад. Сначала я задал вопрос: «Кто именно возьмет на себя ответственность за пациентку?» Это не мог быть я, поскольку я был хирургом-ординатором из другой больницы. Медсестра не знала и сообщила, что это должны были решить в понедельник. Так как я приложил немало усилий и был порядком возмущен, я резко ответил: «При условии, что пациентка доживет до понедельника».
У нее уже была повышена температура, и, поскольку раны были нанесены грязным кухонным ножом, сепсис мог развиться в любой момент. В те времена, как и сегодня, не рекомендовали вводить большие дозы антибиотиков без веской причины. Так как жар начался на фоне ран сердца и кишечника, я спросил, был ли проведен посев крови на стерильность. Сколько они намеревались держать дренажные трубки в плевральной полости? В емкости для сбора еще что-нибудь было? Нет. Так как дренажные трубки были еще одним потенциальным источником инфекции, их требовалось извлечь. Разочарованный своими коллегами, я решил сделать это самостоятельно – это был лучший способ показать, что моя роль на этом окончена.
Перед уходом я предложил отказаться от седативных препаратов, чтобы привести пациентку в сознание и посмотреть, сможет ли она дышать самостоятельно. Если да, то мы могли бы отключить аппарат искусственной вентиляции легких и извлечь трубку из ее поврежденной трахеи, чтоб она смогла прокашляться и очистить дыхательные пути. Ей требовалось воздерживаться от потребления пищи и жидкостей через рот, чтобы они не проходили по только что зашитому пищеводу, – восстановление занимает недели две, и больничный хирург должен был это проконтролировать. К счастью, медсестра все записывала, хотя до окончания выходных ничего и не могло быть сделано. Пришло время уходить, и это был последний раз, когда я видел ту несчастную женщину. Ждали ли ее дома встревоженные близкие? Я не решился спросить. Мне тяжело было даже думать об этом.
Когда я подъехал к главному входу Хэрфилдской больницы, освещенной солнцем, я увидел лису, которая рылась в мусорных баках. Несколько минут я тихо наблюдал за ней. Подобное редко можно увидеть в таких трансплантационных центрах, как Стэнфордский университет, Грут-Шур или клиника Мэйо, в государственных учреждениях – куда чаще.
В то утро Хэрфилдская больница не была радостным местом – трансплантация прошла неудачно. Пациент мистера Джексона скончался от сепсиса той же ночью, и, как оказалось, диспетчер пытался связаться со мной больше часа. Я услышал об этом, и у меня сердце ушло в пятки, но, как оказалось, ничего страшного не произошло. Дежурный ординатор просто хотел поговорить со мной о переводе нескольких пациентов, но это было невозможно из-за отсутствия свободных коек.
Грудные полости, заполненные гноем, и раковые опухоли, преградившие трахею, – это то, с чем обычно сталкивается торакальный хирург.
Я сказал то же, что и всегда: «Извините, но сейчас все койки заняты. Мы сообщим, если что-нибудь изменится». В государственных больницах дела всегда обстояли так.
Я был совершенно измотан. Возможно, имело смысл обсудить с кем-то ночных пациентов, но у меня не нашлось бы на это сил. Мне нужно было поспать пару часов, а вечером выпить несколько стаканов пива в деревенском пабе. Стандартный для хирургов механизм управления стрессом.
Яркое солнце проникало в огромные окна третьего этажа, выходившие на озеро и долину. Чувствуя удовлетворение от ночной работы, я представил, как моя двухлетняя дочь играет в саду в пригороде Кембриджа, и ощутил безграничную тоску. Я хотел провести с ней время на солнце, подержать ее на коленях или покачать на качелях. Она практически меня не знала. Для нее я был очередным взрослым, который приезжал время от времени и баловал ее подарками и сладостями. К счастью, резкое погружение в глубокий сон избавило меня от дальнейшей боли. Я заснул как раз вовремя, чтобы не испытывать мучений из-за предстоящего отъезда в Америку. Амбиционный мужчина, бесполезный отец, человек со скверным характером.
Очень скоро зазвонил проклятый телефон, и моему дневному отдыху пришел конец. Сначала я намеренно игнорировал звонок, но затем на рабочий пейджер пришло сообщение с просьбой
