Но если плохое оставалось тайным, то чувство стыда у человека не возникало. Скрытно
сыпанул яд в кружку соседа и ходи посвистывай – никто ж ничего не видел, значит, ты не виноват и
мучиться не надо. Совесть античного человека была понятием общественным, а не личным. А что
это, как не свидетельство неразвитости Души? И всяческих дыр в общечеловеческой Душе, не
поддающихся объяснению, постижению, прочувствованию – хоть отбавляй. Факты, описанные в
некоторых произведениях античной литературы необъяснимо жестоки. Знаменитый Геракл, так тот
вообще убивает просто так – не задумываясь и случайно, а, поддавшись безумию, приканчивает и
собственных детей. Медеи же и безумие не нужно. В полном рассудке она трогательно прощается
со своими детьми, а потом убивает их, зажаривает и подаёт на стол мужу, мстя тому за измену.
Другой же, уже смертельно раненый герой, раскалывает голову своего противника и «живьём»
выпивает его мозги. Как объяснить всё это античное: чудовищную жестокость, фантастическую
ярость в бою, вдохновение убийством и опьянение кровью? Пожалуй, лишь какими-то
необъяснимыми пробелами, а точнее, провалами Души.
«Но, кстати, – задумывается однажды Роман, – а есть ли какой-то рекордный, самый жуткий
факт всех времён и народов? И когда он произошёл?» Быть может, это было в средние века, когда
людей пытали с помощью специальных орудий пыток? Возможно. Но куда страшней факт, когда
237
совсем недавно в Чили эти орудия извлекли из музеев, починили, почистили и вновь пустили в
дело. Конечно, последний факт страшнее, ведь мы-то идеалисты надеемся, что люди становятся
всё мягче и пушистей. Только, судя по происходящему сейчас, что-то не получается эта
пушистость! А вот событие совсем свежее – прямо из газеты. Так сказать, «сигнал» из Кампучии.
Расправляясь с жертвами, некий убийца поступает просто: втыкает кол в живот лежащему на
спине человеку и топчется вокруг кола, с удовольствием наблюдая за агонией жертвы. Когда один
человек умирает, он идёт к следующему по очереди. И так – десятки жертв за один приём.
Этот последний факт долго кажется Роману рекордным по жестокости. Однако его затмевает
другой, но уже близкий, доморощенный, свой. Как решилась рассказать об этом газета – не
понятно. У одного нашего советского врача-хирурга соседи убивают собаку, укусившую их девочку.
Тогда этот врач крадёт девочку, ампутирует ей ручки и ножки, делает операцию на горле, чтобы она
могла издавать лишь собачье повизгивание и заставляет есть из миски любимой собаки. Вот это
уже – финиш! Это переплюнет любой античный или кампучийский сюжет. К тому же, преступление
это совершается по-современному, на основе научных знаний о строении человеческого тела.
Спрашивается, делаемся ли мы душевней, становясь умнее и разумней? Увы! Разум в данном
случае, как нож, которым можно и шедевр искусства из куска дерева выстругать, и человека
зарезать. Разум вроде бы ведёт к нарастанию духовного дёрна над бездной Души (ну хотя бы тем,
что даёт больше информации для её работы), но может и легко смахнуть весь пласт духовности до
самой бездны. Вон, по телевизору показывают, как где-то на жестоком западе солдаты
расправляются с демонстрантами. Несколько военных окружают одного, лежащего свернувшись,
тщедушного человека. Командир-мордоворот, присев перед ним и держа его сверху за шею, другой
рукой сильно и методично бьёт по спине. «Вы видите жестокие кадры», – с горечью говорит в это
время диктор за кадром. Да уж, конечно, жестокие – жестокие настолько, что возможно, и сам
диктор не до конца понимает меру этой жестокости. Ведь этот блюститель порядка не просто бьёт,
а со знанием дела и анатомии отбивает несчастному лёгкие. Он не колотит куда попало, как
бывает в драке, а действует точно, обрекая человека на нездоровую жизнь и, вероятней всего, на
недалёкую смерть после этих побоев. А вокруг громилы-командира стоят его подчинённые,
перенимающие умение на практике.
Вот и выходит, что общечеловеческая Душа в сплошных провалах – местах, не освоенных
духовностью, которые, похоже, ещё не скоро затянутся этим зелёным покрытием. А у каждого
человека на общечеловеческой Душе своя определённая точка: у кого-то – рядом с провалом, у
кого-то – на возвышенной лужайке. И толщина духовного дёрна у каждого своя. Почему-то у
Романа, по определению прапорщика Махонина, она не превышает длины штыка сапёрной
лопатки. Обидная характеристика, а что поделать? Именно Романа Махонин в первую очередь
выделял среди солдат за способность мгновенно обнажать свою бездну, легко раскрепощать в
себе «внутреннего зверя», открывая провал, как он говорил «бездонного душевного кариеса». И
это состояние, когда кажется, будто за тебя начинает действовать уже сама бездна, когда тёмное
рвётся из тебя, готовое сметать всё без разбору, Роману и самому помнится хорошо. Оно и совсем
недавно мелькнуло в глупой стычке с орсовским завхозом. В моменты этого состояния тебя
охватывает какое-то бесшабашное опьянение. Ты ощущаешь себя непобедимым, и чтобы
остановить тебя – бледного с налившимися кровью глазами – тебя надо просто убить.
Утверждается, что для бойца это состояние – первое дело. Но откуда это в нём? И для чего?
Почему слой его духовного нароста столь тонок? Отчего так? Отчего, кстати, его занимает само
коллекционирование этих крайних случаев человеческой дикости? Почему именно ему пришло в
голову придумать это понятие, эту коллекцию? Что привлекательного в ней? Не странно ли всё
это?
А кстати, сам-то Махонин (если уж он вспомнился сейчас), с его загадочным, но, по всей
видимости, жёстким прошлым, чем не античный герой? Так что стоит, наверное, поместить на свой
личный небосвод созвездие воинственного прапорщика Махонина, чтобы хоть как-то уравновесить
там явный перекос в сторону добрых созвездий Демидовны, Хромого Печника, Мити и Насти, а так
же созвездия Золотого Велосипеда.
В середине зимы образовательный интерес Романа ещё более расширяется. Митя, с которым
они видятся теперь редко, проговаривается как-то, что его Настя читает Библию и вообще верит в
Бога. Романа больше удивляет не вера Насти, а то, что у них в доме есть Библия. Для него это
экзотика. Много слыша про эту книгу и даже читая о ней немало критических статей, Роман никогда
не видел её «вживую». И он начинает осаду Мити: «Попроси у Насти, пусть она даст мне
почитать». Митя отнекивается, ссылаясь на запрет жены, но однажды является к нему домой с
большим свёртком и сообщает, что Настя разрешила, но с условием, чтобы читал он её только
дома. Роман, затаив дыхание, разворачивает аж три газеты «Советская Россия», в которые
завёрнута книга. Дыхание останавливается уже от одного вида принесённого: таких больших
основательных книг он никогда не держал в
