нему же великих княжон, что эти письма находятся в руках одного человека, мне, да и ему, Макарову, совершенно неизвестного, получившего их из рук какой-то женщины, пробравшейся в монастырь к Илиодору, который передал их ей из опасения, что их могут отобрать у него при обыске. По словам Макарова, женщина эта объяснила, что Илиодор получил эти письма непосредственно от Распутина, в бытность его в гостях у него в селе Покровском, летом, по-видимому, еще в 1910 году, когда оба они были еще в величайшей дружбе. Илиодор рассказал этой женщине, что Распутин вовсе не хвастался этими письмами, а просто показал их ему, а затем разрешил даже Илиодору взять их только потому, что этот последний усомнился вообще в их существовании, предполагая, что Распутин рассказывал о своей близости ко двору только для того, чтобы втирать очки темным людям.
Макарова чрезвычайно заботил вопрос о возможности изъять эти письма из обращения, так как он опасался, что появление их в фотографированном виде могло породить еще больший скандал, нежели печатные копии, и он просил моей помощи в этом деле. Мы условились, что Макаров постарается сначала подействовать на обладателя этих писем уговором и убеждением в необходимости изъять их из обращения, затем, если это не подействует, постарается купить их, для чего я согласился открыть необходимый кредит, если же и это не поможет, то мы условились, что он будет изыскивать всякие иные способы.
Три-четыре дня после этого нашего свидания Макаров, все еще не выходивший из дома, опять попросил меня прийти к нему и сказал, что письма у него, что ему удалось достать их без особого труда, так как человек, в руках которого они находились, оказался вполне порядочным и после первых же слов согласился отдать их, понимая всю опасность хранения их, и сказал даже, намекая на бывших друзей Распутина Илиодора и других, — «Эти люди не задумаются просто задушить меня, если я их не отдам по их требованию».
Макаров дал мне прочитать все письма. Их было 6. Одно сравнительно длинное письмо от императрицы, совершенно точно воспроизведенное в распространенной Гучковым копии; по одному письму от всех четырех великих княжон, вполне безобидного свойства, написанных, видимо, под влиянием напоминаний матери, и почти одинакового свойства. Они содержали в себе главным образом упоминание о том, что они были в церкви и все искали его, не находя его на том месте, где они привыкли его видеть, и — одно письмо, или, вернее, листок чистой почтовой бумаги малого формата с тщательно выведенною буквою А. маленьким наследником.
Мы стали разбираться с Макаровым, что ему делать с этими письмами. Первое его побуждение было просто спрятать их, чтобы они не попали в чьи-либо руки, но я это решительно отсоветовал ему, говоря, что его могут заподозрить в каких-либо недобрых намерениях. Затем он высказал намерение передать их государю, против чего я также категорически возразил, говоря, что этим он поставит государя в крайне щекотливое положение и наживет себе в лице императрицы непримиримого врага, так как государь не замедлит сказать ей о получении писем, и императрица не простит ему этого поступка.
Я советовал Макарову попросить у императрицы личную аудиенцию непосредственным и притом собственноручным письмом и передать ей письма из рук в руки, сказав ей совершенно открыто, как попали они к нему.
Макаров обещал последовать моему совету, но поступил как раз наоборот. На следующем же всеподданнейшем своем докладе, имея эти письма под рукою и заметив, что государь находится в отличном настроении духа, Макаров рассказал ему всю историю этих писем и вручил конверт с ними государю.
По собственному его рассказу, государь побледнел, нервно вынул письма из конверта и, взглянув на почерк императрицы, сказал: «Да, это не поддельное письмо», а затем открыл ящик своего стола и резким, совершенно непривычным ему жестом швырнул туда конверт.
Мне не оставалось ничего другого, как сказать Макарову:
«Зачем же вы спрашивали моего совета, чтобы поступить как раз наоборот? Теперь ваша отставка обеспечена».
Мои слова сбылись очень скоро.
Глава III
Прения по государственной росписи на 1912 год. — Эпилог высочайше порученного Родзянко рассмотрения дела о Распутине. — Мое посещение Москвы. — Отличный прием, оказанный мне московским купечеством. — Инцидент с речью П. П. Рябушинского. — Возвращение в Петербург. — Запрос о беспорядках на Ленских золотых промыслах. — Инцидент с Сухомлиновым в Комиссии по обороне. — Поездка в Крым. — Доклад государю. — Явное невнимание, выказанное мне императрицей Александрой Федоровной. — Моя попытка осветить государю личность Сухомлинова. — Возвращение в Петербург. — Принятие Думою малой Морской программы. — Прием государем членов Думы третьего созыва
Среди таких нелегких переживаний и постоянного нервного напряжения, вызванного описанными событиями, подошло время общих прений в Думе по государственной росписи на 1912 год. Рассмотрение бюджета в думской комиссии шло как-то особенно мирно и гладко. Не было почти никаких разногласий, и я по-прежнему старался давать сам объяснения по отдельным сметам, что, видимо, нравилось комиссии, так как она видела в этом знак особого внимания к ее работам.
Доклад комиссии внесен был, и на этот раз без всяких разногласий с правительством как по доходам, так и по расходам, и общие выводы отличались еще более благоприятным тоном, нежели во все предыдущие годы. Таким характером отличались и суждения председателя Бюджетной комиссии в общем собрании, который, так же как и я в моей объяснительной записке к проекту росписи, посвятил немало места сравнительному обзору нашего финансового положения за пять лет 1907–1912 годов и не поскупился на чрезвычайно благоприятные сопоставления того, что было, с тем, что стало. Мне пришлось выступить с моими объяснениями, таким образом, в совершенно благожелательной обстановке, которая обещала очень мирное течение всего этого сложного дела, каждый раз возбуждавшего немало страстей и еще более односторонней, предвзятой критики.
Но и на этот раз совершенно иной характер имел второй день прений, 1 марта. Прения открыл мой бывший подчиненный по Министерству финансов H. H. Кутлер, который наговорил столько несообразностей и даже прямого вздора, что просто хотелось оставить без возражения его речь, но так как в оппозиционных кругах за ним все еще признавался авторитет в вопросе финансового управления, то пришлось
