сыграть на руку противникам морской программы».
Мы расстались в наилучшем настроении и до самого конца моего доклада государь опять ни одним звуком не обмолвился о докладе Родзянко по распутинскому вопросу, а я в свою очередь не сказал того, что знал от самого автора.
Около пяти часов вечера того же дня Родзянко позвонил ко мне по телефону и самым веселым тоном сказал, что получил от государя очень любезную записку, что весь инцидент совсем улажен, и он надеется, что мне не стоило большого труда выяснить его государю. Я ответил ему, что мне вовсе и не пришлось трудиться, так как в самом начале доклада государь сказал мне, что только что послал ему утром письмо, и я предпочел вовсе не беспокоить его величества моими объяснениями. Эти слова еще более понравились Родзянко, который закончил свой разговор по телефону фразою, рассчитанною на слушателей его беседы со мною (по телефону были слышны голоса в комнате): «Я в этом был совершенно уверен. Государь был всегда лично расположен ко мне и не решился бы портить своих отношений к Думе оказанием невнимания ее избраннику». Все хорошо, сказал я себе, что хорошо кончается.
12 марта государь уехал с семейством в Ливадию. Из министров явились в Царское Село проводить отъезжающих только некоторые великие князья, военный и морской министры и я. Государь был в своем обычном настроении и, прощаясь со мною, шутливо сказал мне: «Вы, вероятно, завидуете мне, а я вам не только не завидую, а просто жалею вас, что вы останетесь в этом болоте».
Императрица прошла мимо всех и, ни с кем не простившись, вошла в вагон с вдовствующею императрицею.
С отъездом государя я думал, что мне будет легче. Я надеялся спокойно заняться делами, тем более что на руках у меня было именно чрезвычайно заботившее меня дело, — проведение в Думе усиления морских судостроительных кредитов или так называемая малая Судостроительная программа. Государь относился к этому вопросу с далеко не свойственным ему вниманием, постоянно заговаривал, опасаясь, как бы не провалилось это дело. Морской министр Григорович также не полагался на свои силы, зная, насколько работает против этой программы Гучков, и все обращался ко мне с просьбою помочь ему.
Мне было хорошо известно, что техническая сторона дела была солидно подготовлена в Думе морским ведомством и целою плеядою молодых моряков, в числе которых был и капитан I ранга Колчак, но оппозиция делу все же намечалась очень сильная и группировалась именно около финансовой стороны, как более доступной пониманию многих членов Думы.
Лично я глубоко сочувствовал этому делу, хорошо понимал, что России нужен флот и что провести это через Думу можно, только устранив именно финансовые препятствия и доказав, что Россия обладает достаточными средствами, может вынести этот новый расход, не прибегая ни к новым налогам, ни к займам, ни к сокращению других своих расходов, и что мы вступили в такую пору так называемого финансового благополучия, когда рост доходов начинает превышать рост даже ежегодно повышающихся расходов. Я знал, что, играя на этой струне, я могу парализовать бесспорно огромное влияние Гучкова, как бывшего председателя Комиссии по государственной обороне, сохранившего свою силу в Думе, несмотря на свой выход из ее председателей, что этим путем я склоню на свою сторону не только всю правую половину Думы, которая будет со мною потому, что будет знать, что этот вопрос близко интересует государя, но и довольно значительную часть кадетов и прогрессистов, которые в Думе сочувствуют увеличению военной силы России, но боятся только или новых налогов, или сокращения их излюбленных «производительных» расходов на такие предметы, которые любезны главным образом земскому сердцу.
Мне было ясно также, что центр тяжести всего успеха будет лежать на председателе Бюджетной комиссии М. М. Алексеенко и что все мои усилия должны быть направлены на то, чтобы заручиться его поддержкою, а для этого необходимо поступиться своим самолюбием и начать издалека подготовлять кампанию, влияя на особенности его характера, на несомненно патриотическое его настроение, и пользоваться попутно и именем государя, давшего мне, впрочем, право действовать его именем везде, где только я буду считать это необходимым.
Не прошло много дней с отъезда государя, едва он успел доехать до Ливадии и отойти от петербургских впечатлений, как снова всплыл наружу Распутин со всем его окружением. Почти за выездом государя уехавший было в Тобольскую губернию Распутин снова неожиданно появился в Петербурге. Это встревожило Макарова; появились опять газетные статьи и заметки, переплетающие быль с небылицею. Ни я, ни Макаров его не видели, никакой речи о высылке его из Петербурга никто не поднимал, хорошо помня замечания об этом государя, как вдруг в «Речи» появилось известие, что приехавший самовольно, вопреки сделанному распоряжению о высылке из Петербурга, Распутин выслан снова в село Покровское по распоряжению председателя Совета министров.
Не желая подливать масла в огонь и зная хорошо, что это известие дойдет до Ливадии и вызовет какое-нибудь резкое распоряжение оттуда, которое опять припутает имя государя к этому человеку, я послал шифрованную телеграмму барону Фредериксу, прося его доложить государю, что эта заметка совершенно ложная, что Распутин действительно приехал, но ни я, ни кто-либо другой и не предполагает высылать его куда-либо. На другой же день я получил ответ такого содержания: «Государь приказал мне сердечно благодарить Вас за извещение и передать Вам, что Его Величество очень ценит такое откровенное предупреждение, которое устранит всякое недоразумение».
Этот ответ показал мне, что я рассчитал совершенно верно, устранив всякие толки и даже предупредив, может быть, прямой приказ о возвращении «старца» из ссылки.
Прошло не более месяца сравнительного затишья и более спокойной текущей работы.
Государь был в отъезде, Гермоген жил спокойно в Флорищевой пустыни Гродненской губернии, Илиодор сидел тихо в своем монастыре, Распутин держал себя незаметно, и печать перестала перемывать косточки, описывая всякие его действительные и выдуманные похождения, и как-то все стало втягиваться в колею будничной работы, тем более что и Дума, предвидя свой близкий роспуск, как будто зашевелилась и стала подгонять накопившиеся дела.
Получив заблаговременно разрешение государя, я поехал 2 апреля в Москву, где меня уже давно ждало купечество. Оно настолько считало обязательным для вновь назначенного председателя Совета министров, сохранившего к тому же
