каким вдохновляющим стимулом станет такое место боя для его потрепанного
войска. А Ришард, в свою очередь, учел, что это учтет Карл.
Лангедарг — как мы и надеялись и как докладывала разведка, на сей
раз он командовал армией лично — расположил свои войска, как и в первой
Тагеронской битве, вдоль западного края поля. Позади них протекала река,
что могло создать серьезные проблемы в случае отступления, особенно
быстрого (лед покрывал воду лишь у берегов, а пропускной способности
единственного моста было явно недостаточно для целой армии), но в то же
время защищало грифонцев от обхода и удара с тыла. Само ровное, как
стол, поле представляло собой идеальную арену для действий кавалерии. С
востока его ограничивал пологий и невысокий гребень, без малейших
затруднений преодолимый в обе стороны как для пехоты, так и для конницы.
Лучники наступающей с востока армии, расположившись на этом гребне,
получали небольшое преимущество в дальности стрельбы, на что делал
расчет йорлингистский командующий в прошлом сражении, но тогда западный
ветер свел это преимущество на нет. Позиция на востоке имела и то
достоинство, что позволяла спрятать часть своих сил за гребнем, не
выводя их на поле раньше времени (что, впрочем, не спасало их от
навесной стрельбы вражеских лучников, приблизившихся на достаточное
расстояние — это тоже сыграло свою роль в прошлом поражении Льва, чьи
сберегаемые для удара из засады части оказались серьезно прорежены
прежде, чем успели вступить в бой).
И вот теперь нас дожидались около шести тысяч бойцов, жаждавших
повторить прошлый успех (тогда, впрочем, на поле сошлось в общей
сложности почти пятьдесят тысяч человек). Вопреки обыкновению — впрочем,
после Ночного Кошмара и не могло быть иначе — большинство в нынешней
армии Лангедарга составляли конники. Здесь собрался едва ли не весь цвет
грифонского рыцарства, уцелевший после предыдущих двадцати лет войны; в
глазах рябило от гордых знамен, разноцветных плащей и гербовых щитов.
Карл тоже явно рассчитывал сделать этот бой последним, окончательно
сокрушив давнего врага, осмелившегося сунуться в его владения столь
малыми силами. Позиции слева и справа от рыцарской конницы занимали
шеренги пеших арбалетчиков, готовых как прикрыть каждая свой фланг, так
и встретить наступающего противника перекрестной стрельбой по центру.
Второй эшелон образовывала легкая кавалерия, способная как броситься
добивать уцелевших после главного удара, так и прикрыть своих стрелков в
случае стремительной фланговой контратаки. Ближе всех к реке, почти
невидимые для нас за спинами всадников, стояли лучники с длинными
луками; эти собирались вести стрельбу по навесным траекториям через
головы своих, что, в отличие от бивших прямой наводкой арбалетчиков, не
обеспечивало хорошей меткости, зато, благодаря быстрым темпам
перезарядки (хороший лучник может сделать до десяти выстрелов в минуту),
позволяло обрушить на врага целый дождь из стрел. Однако со своей
нынешней позиции никто из грифонских стрелков не мог достать даже до
середины поля.
Они ждали нас здесь почти сутки. И, наконец, дождались.
День был холодным и ясным, притом совершенно безветренным, что
несколько снижало пафос бессильно обвисших знамен, зато создавало
отличные условия для стрельбы. Снега не было, но ночной мороз сковал
осеннюю грязь. Первые лучи солнца, поднявшегося над гребнем, ярко
высветили грифонские позиции и, очевидно, заставили раздраженно щуриться
смотревших на восток лангедаргцев. А затем… могу себе представить их
растущее с каждой минутой недоумение.
Они, разумеется, знали, что пехоты в нашей армии нет совсем — это
было ясно уже по темпам нашего продвижения. Однако теперь они видели,
как, перевалив через гребень, движется им навстречу пятью длинными
шеренгами тысяча пехотницев, не имеющая ни металлических доспехов, ни
щитов, ни мечей, и вооруженная лишь какими-то странными короткими
копьями (дальнобои действительно имели острия, как у пик, прикрепленные
снизу к концам стволов, на случай, если дело все же дойдет до
рукопашной). Было совершенно очевидно, что закованная в броню рыцарская
конница растопчет столь смехотворного противника в кровавую кашу, даже
не заметив сопротивления.
Пройдя примерно полторы сотни ярдов, йорлингистская пехота
остановилась, будто дразня неприятеля. Я наблюдал за происходящим с
гребня, сидя на коне неподалеку от Ришарда, и словно слышал мысли,
шевелившиеся в эти минуты в увенчанных разукрашенными шлемами грифонских
головах: "Конечно же, это ловушка. Они ждут, что мы бросимся на легкую
добычу, и тогда контратакуют из-за гребня всей своей кавалерией. Но что
им это даст? Они отвели свою пехоту слишком далеко вперед, при нашем
стремительном броске она не успеет укрыться под защиту конницы -
пожалуй, ее еще и потопчут свои же… К тому же, сколько их там?
Разведка доносит, что их общая численность меньше нашей. Если к тому же
они привезли на лошадях этих дурацких пехотинцев, получается, что
настоящей конницы у них чуть ли не вдвое меньше, чем у нас. Никакая
контратака их не спасет. Мы сметем их при любом раскладе. Черт его
знает, что задумал Ришард, может, он повредился в уме от отчаянья,
может, сам Господь услышал наши молитвы и направил его к гибели, но у
них совершенно точно нет никаких шансов…"
И вот, наконец, в холодном и чистом воздухе громко протрубил рог.
Грифонское рыцарство тупым клином ринулось в атаку. Они мчались в
тяжелом дробном грохоте, сверкая броней людей и лошадей, на скаку
опуская вперед хищные жала длинных копий, стремительно набирая темп,
спеша разделаться с глупыми пехотинцами прежде, чем из-за гребня
покажется подмога…
Но подмоги не было. Просто первая шеренга странной пехоты,
дождавшись, пока рыцари наберут максимальную скорость и покинут зону,
где их еще могли прикрыть собственные лучники, направила вперед свои
удивительные копья — и над полем боя, при ясном зимнем небе, раскатисто
грянул гром. Впрочем, с моей позиции он походил скорее на резкий треск.
Или на одновременный хлесткий удар сотен кнутов…
Десятки убитых и раненых лошадей на полном скаку валились на землю,
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
