Сердце колотится, в горле сухо.
Дверь распахивается, я быстро поднимаю глаза и вижу в зеркале Давида. Я так быстро улепетывала, что он, видимо, решил пойти следом. Где логика? Где в его поступках хоть какая-то логика?!
Я ничего не понимаю. У меня голова кругом. Я дурею, меня потряхивает.
А еще это первая наша встреча наедине. И время словно останавливается.
Отсутствие свидетелей позволяет не играть роли.
Я застываю и смотрю на него с ужасом. Просто смотрю, потому что видеть этого человека живым — настоящее чудо.
Слова из себя выдавить не могу. Руки плетями висят, сама же я будто сутулюсь под гнетом происходящего.
Все так быстро происходит, что спустя время я точно не воспроизведу последовательность действий. Но буду помнить свое внутреннее состояние.
Девид очерчивает меня взглядом — медленно, внимательно. Сейчас он смотрит на меня точно также, как раньше смотрел Адам. Этот его особенный взгляд много месяцев был очень важным для меня. Я же поначалу так отчаянно его боялась, думала, бандит, психопат, обидит и не пожалеет. Но ни разу. Ни разу. Просто смотрел. А потом, когда сама к нему пришла, и мы начали встречаться, он стал открыто меня рассматривать, и в эти минуты я чувствовала себя неотразимой. Столько боли между нами было. Столько боли и счастья. Нездоровые отношения. Почему-то незабываемые.
Эти воспоминания как будто зависают между нами невесомой вуалью.
В какой-то миг я вижу в его глазах тень сожаления. И все становится ясно.
Кристально чистая ситуация. У нас была жизнь — в чем-то хорошая, в чем-то плохая, но она закончилась.
Закончилась.
Он ее закончил. Выбрал другую. Не меня.
Но он жив.
Я вспоминаю, как обнимала его, целовала бесчисленное количество раз. Его ужасный шрам, его улыбку, его заботливые руки… Смертоносные для других, но неизменно нежные для меня.
Он вернулся за своей землей и детьми. У него есть Венера. У меня Ростислав, за которого я буду сражаться, пусть даже с вернувшимся из ада Адамом. Ничего не вернуть. Ничего не изменить. Но на целую секунду я позволяю себе обрадоваться. Потому что мне это нужно. Потому что в этот момент я, Рада Филатова, становлюсь самой собой.
— Рада, ты в порядке? — спрашивает Давид, чуть склонив голову.
Я быстро вытираю уголки глаз.
— Колготки порвала, бывает.
— Тебе никто настроение на испортил? Роман?
— Тоже утопишь? — усмехаюсь.
Он — не улыбается. Надо идти к детям. К своей семье. У меня есть семья.
Я улыбаюсь — широко, истерично. А потом взрываюсь! Подбегаю к Давиду и крепко обнимаю его за шею.
— Живой, — шепчу я ему на ухо, адски сжимаю в руках. С придыханием шепчу: — Живой. Живой. Живой!
Он каменеет. Не ожидала, как будто бы. А я его обнимаю, не подушку, не пустоту, не кофту, которую носил когда-то. Его самого! И мне так горько, что не меня выбрал. Так горько, что жизнь Давида оказалась для него привлекательнее!
Я вдыхаю его запах, черт возьми тот самый запах, перемешанный, правда, с незнакомой туалетной водой. Более тяжелой, какой-то наверное, страшно дорогой. Но едва он обхватывает меня за талию тоже, едва наши горячие тела соприкасаются, я быстро чмокаю его в щеку, отстраняюсь.
Никогда.
— Пусти. Достаточно. Мне больше не нужна твоя забота. Мне пора идти к детям.
— Я хочу показать тебе свой дом, — он сжимает крепче. И я понимаю, что за этим стоит. Почему бы при встрече не переспать, по старой дружбе, не так ли? У него там тоже какие-то картинки возникли?
Качаю головой. Если бы я не любила его. Если бы не была замужем.
— Ты — навеки призрак. Ты заставил меня думать, что я сумасшедшая. И я тебя не прощу за это.
Я поспешно выхожу из туалета и, чуть не сбив официантку, устремляюсь к гардеробу. А потом на улицу, в прохладу, свободу, в ночь. Спешу и в свой домик.
Долго стою под душем, потом пью ромашковый чай и мерю давление — как ни странно, оно в норме. Хотя я думала, что с ума сойду от стресса. Часть меня по-прежнему благодарна ему за все, и рада, что он жив. Взрослая, разумная часть.
Но у медали, как известно, две стороны. И как женщина, я не достигла столь высокого уровня просвещения, чтобы принять его поступок.
***
Следующим утром я просыпаюсь полной сил и энергии. Во мне столько света, сколько не было с самого рождения мальчиков!
Полчаса мы с Ростиславом болтаем по телефону. Он чувствует себя значительно лучше, с юмором рассказывает про особенности нахождения в больнице, питание, свое самочувствие. Бодрится.
А я бегаю по домику, собирая детей к завтраку и собираясь сама. Как обычно в спешке. Надя, ранняя пташка, убежала на утреннюю прогулку. Неужели с кем-то познакомилась?
Безумие вчерашнего дня улеглось в сознании, и я нашла плюсы: по крайней мере я не схожу с ума. Нутром этого гада чувствовала на этом свете, вот и не верила. Как будто связь у меня с ним. Вот только в одностороннем порядке.
Здравый рассудок — это необходимый минимум для нормальной жизни, и он у меня есть.
Я усаживаю детишек в коляску и выхожу на тропинку. Мобильник снова вибрирует — на этот раз отец. Я прижимаю телефон к уху, и, не замедляя хода, говорю:
— Доброе утро! Что-то случилось?
— Привет, доченька. А что-то должно случиться? Мы звоним узнать, как у тебя дела. Не пишешь, не звонишь, совсем позабыла отца.
— Ты тоже не звонишь. И не часто внуков проведаешь, — усмехаюсь.
— Что я буду звонить-мешать? Ты могла бы узнать, как там батя поживает на пенсии.
— Пап, я не дам тебе денег.
Секунду длится тишина.
— Из нас двоих только ты о деньгах и думаешь. Меркантильная стала, трудно разговаривать. Я что, не могу приехать, поиграть с внуками? Вот сегодня приехал, а вас нет, оказывается. Даже слова не сказала, что уезжаешь.
— Прости. Ты давным-давно если звонишь, то только чтобы предложить какую-нибудь невыгодную сделку. Как Нина? Пава?
— Помаленьку. Учатся, подрабатывают. У Нины скоро день рождения, мы подумали, что хорошо было бы отменить его в твоем отеле, но Светлана сказала, что нет номеров.
Навстречу нам идет Давид, его куртка-бомбер расстегнута, одежда спортивная, свободная.
— Пап, у меня все даты расписаны до ноября, ты же знаешь.
— И нет свободных номеров? Вообще ни одного?
Слышу голос Елизаветы: «Я тебе говорила! А ты все моя дочь, моя дочь!»
— Один номер вас не спасет. И мне было бы намного приятнее, если бы ты хотя бы раз позвонил, чтобы спросить про мальчиков.
— Я стараюсь, дочка. Но они так похожи на папашу. У них его глаза. И аж дрожь по коже, как вспомню этого человека. Слава богу, земля прибрала его. Жаль, что не годом раньше.
Давид подходит к нам и начинаются танцы на стеклах, акт следующий. Мои движения из расслабленных становятся ломанными. Дыхание — тяжелым. Давид кивает мне коротко, я ему еще короче. Он приседает рядом с детьми, отчего мое сердце против воли ускоряется.
— Глаза у Ярослава и Ромки мои, между прочим. От Адама у них все остальное, — говорю я специально громко, чтобы он услышал.
Давид тут же бросает в меня серьезный долгий взгляд. Следом адресует детям приветливую улыбку. Ромка широко улыбается в ответ, он просто не может иначе, общительный парень. И Давид смеется.
— Ладно, пап. Мне пора, много дел.
Я сбрасываю вызов и убираю телефон в сумку.
— Доброе утро, Давид Сергеевич.
— Доброе утро. Как пацаны? Вижу, настроение хорошее.
— На вашем воздухе дрыхнут без задних ног. Прохладно, свежо. И аппетит годный.
— Филат звонил? Что ему надо?
— Давно уже не твое дело.
Давид трогает детей за ручки, поднимается.
— Как насчет экскурсии сегодня? Я подготовил несколько вариантов, которые тебе были бы интересны.
— Такие же безопасные, как рыбалка?
Мы идем к ресторану.
— Я не могу заставить взрослого мужика надеть гидрокостюм. И я не обязан контролировать его каждую минуту. Вижу, Рада, ты уже отошла от шока, это хорошо. Я опасался, твоя истерика продлится дольше.
