все бразильские ткацкие и прядильные фабрики.
Англия и Голландия, лидеры контрабанды золота и рабов, накопили огромные состояния на нелегальной торговле чернокожими рабами. Они незаконным образом присваивали более половины золота из «королевской пятой части», которую должна была получать португальская корона из Бразилии. Однако, направляя бразильское золото в Лондон, Англия пользовалась не только контрабандными методами, но и вполне законными. Золотой бум, связанный с притоком в Минас-Жерайс крупных волн португальского населения, привел к стремительному росту спроса в колонии на промышленные товары и одновременно давал средства для их оплаты. Так же как серебро из Потоси практически не задерживалось в Испании, золото из Минас-Жерайса лишь ненадолго оказывалось в Португалии. Метрополия стала простым посредником. В 1755 году маркиз де Помбал, премьер-министр Португалии, попытался восстановить протекционистскую политику, но было уже слишком поздно. Он заявил, что англичане завоевали Португалию без неудобств, связанных с военными действиями, что они обеспечивают две трети ее потребностей и что британские агенты владеют всей португальской торговлей. Португалия практически ничего не производила, а богатства ее были настолько иллюзорными, что даже чернокожие рабы на колониальных рудниках были одеты во все английское [72].
Селсо Фуртаду отметил, что Англия, придерживаясь дальновидной политики в области промышленного развития, использовала золото из Бразилии для оплаты необходимых импортных товаров из других стран и смогла сосредоточить свои инвестиции в производственном секторе [73]. Благодаря этой исторической «любезности» со стороны Португалии англичанам удалось быстро внедрить эффективные технологические усовершенствования. Финансовый центр Европы переместился из Амстердама в Лондон. Согласно британским источникам, в отдельные периоды приток бразильского золота в Лондон достигал 50 000 фунтов в неделю. Без этого колоссального накопления золотых запасов Англия не смогла бы в дальнейшем противостоять Наполеону.
А на бразильской земле от бурного движения золота не осталось ничего, кроме храмов и произведений искусства. К концу XVIII века страна находилась в упадке, хотя алмазные копи еще не были исчерпаны. По расчетам Селсо Фуртаду, доход на душу населения более трех миллионов бразильцев не превышал 50 долларов в год в современном эквиваленте покупательной способности, что было самым низким уровнем за весь колониальный период. Минас-Жерайс стремительно погрузился в бездну упадка и разорения. Удивительно, но один из бразильских авторов выразил благодарность за то, что английский капитал, вывезенный из Минас-Жерайса, якобы «послужил созданию огромной банковской сети, способствовавшей международной торговле и повышению уровня жизни народов, способных к прогрессу» [74]. Осужденные на бедность ради чужого прогресса, «неспособные к развитию» народы-рудокопы остались в изоляции и вынуждены были смириться с тем, что им могли дать бедные земли, лишенные драгоценных металлов и камней. На смену горнодобывающей экономике пришло натуральное хозяйство [75]. Сегодня сельская местность Минас-Жерайса, как и северо-востока, – это царство латифундий и «землевладельцев-асендадо»[41], непреклонных бастионов отсталости. Продажа рабочих из Минас-Жерайса на плантации в других штатах почти столь же распространена, как и работорговля, от которой страдали жители северо-востока. Бразильский журналист Франклин де Оливейра недавно совершил поездку в штат Минас-Жерайс. Он обнаружил ветхие деревянные хижины, деревушки без воды и электричества, проституток в среднем 13 лет от роду на дороге в долину Жекитиньонья, сумасшедших и голодающих людей на обочине. Об этом он рассказывает в своей недавно вышедшей книге «Трагедия бразильского обновления» (A tragédia da renovação brasileira). Анри Горсе[42], отмечая богатство региона, справедливо заметил, что у Минас-Жерайса «золотое сердце в железной груди». Однако в наши дни право на разработку сказочного «железного четырехугольника» находится у компаний Hanna Mining Co. и Bethlehem Steel, объединенных для этой цели: месторождения были переданы им в 1964 году как следствие одной зловещей истории. Железо, находящееся в руках иностранцев, дает Бразилии не больше, чем когда-то дало золото [76].
Золотая лихорадка напоминает о себе лишь буйным расцветом талантов того времени, не считая заброшенных шахт и городков. Португалии также не удалось сохранить никаких творческих сил, кроме революции в искусстве. Монастырь в Мафре[43], гордость Жуана V, вывел Португалию из художественного декаданса: в его карильонах-звонницах из 37 колоколов, вазах и канделябрах из чистого золота богатства Минас-Жерайса сверкают до сих пор. Церкви Минас-Жерайса были разграблены, и небольших предметов церковной утвари в них почти не сохранилось, но навсегда остались, возвышаясь над колониальными руинами, монументальные произведения в стиле барокко, фасады и амвоны, алтари, статуи, которые высек из камня, расписал или изваял Антонио Франсиско Лисбоа, по прозвищу Алейжадинью («Маленький калека»), гениальный сын ремесленника и рабыни. XVIII век уже подходил к концу, когда Алейжадинью начал создавать из камня группу больших священных фигур у подножия святилища Бон-Жезус-ди-Матозиньюс в городе Конгоньяс-ду-Кампу. Золотая лихорадка осталась в прошлом: произведение называлось «Пророки», но пророчествовать было уже не о чем. Вся пышность и радость исчезли, и не осталось места для надежды. Самый талантливый за всю историю бразильского искусства художник оставил потомкам последнее свидетельство, грандиозное, как надгробие мимолетной цивилизации золота, рожденной, чтобы исчезнуть. Алейжадинью, обезображенный и изуродованный проказой, создавал свой шедевр, привязав резец и молоток к рукам без пальцев и каждое утро ползком добираясь до своей мастерской на коленях.
Легенда гласит, что холодными дождливыми ночами в Носа-Сеньора-дус-Мерсес-и-Мизерикордия в Минас-Жерайсе мертвые рудокопы до сих пор слушают мессу. Когда священник поворачивается, поднимая руки от главного алтаря, виден его голый череп.
Король сахар и другие сельскохозяйственные монархи
Плантации, латифундии и судьба
Главной движущей силой завоевания был, несомненно, поиск золота и серебра. Но во время своего второго путешествия Христофор Колумб привез с Канарских островов первые корни сахарного тростника и посадил их на землях, которые сейчас занимает Доминиканская Республика. К удовольствию адмирала, корни быстро проросли [1]. Сахар, который в небольших количествах выращивали на Сицилии, на островах Мадейра и Кабо-Верде и покупали по высоким ценам на Востоке, был столь желанным у европейцев, что его даже включали в королевское приданое. Сахар продавали в аптеках, взвешивая по граммам [2]. На протяжении почти трех столетий после открытия Америки не существовало для европейской торговли более важного сельскохозяйственного продукта, чем сахар, выращиваемый на этих землях. Плантации сахарного тростника быстро распространились вдоль жаркого и влажного побережья северо-восточной Бразилии, а позже и на островах Карибского моря – Барбадосе, Ямайке, Гаити, Доминикане, Гваделупе, Кубе, Пуэрто-Рико, – а также в Веракрусе и на побережье Перу. Эти регионы один за другим стали прекрасными местами для добычи «белого золота» в огромных количествах. Из Африки прибывали огромные легионы, чтобы обеспечить Его Сахарное Величество многочисленной даровой рабочей силой, которую он требовал: человеческим топливом для сжигания в его котлах. Эта эгоистичная культура
