В комнате наступает мертвая тишина, и только слышно, как из крана капает в раковину вода.
Я выжидающе смотрю на Еву. Дочь тяжело дышит, а ее лицо заливает густая краска.
– Ненавижу тебя! – взвизгивает она и молнией вылетает из комнаты.
– Ева, немедленно вернись! – кричу я вслед, но слова застревают в горле. – Ева!
С громким топотом Ева несется по лестнице, а потом оглушительно хлопает дверь.
Мутти дрожит всем телом и как загипнотизированная смотрит на валяющийся на полу презерватив. Ее лицо покрыла мертвенная бледность, одной рукой она держится за горло, а второй хватается за сердце.
* * *
Мы с Мутти ползаем на четвереньках, собирая рассыпавшееся по полу имущество из Евиного ранца и моей сумочки. Вдруг с улицы доносится шуршание шин по гравию, и мы оторопело смотрим друг на друга.
Наверху слышно, как открывается дверь, и Ева сбегает вниз по лестнице. Протиснувшись между нами, она хватает куртку.
– Ева, не смей выходить из дома! Ева, кому говорят! – ору я, пытаясь ухватить дочь за лодыжку. – Что ты надумала? Ах ты…
За Евой с грохотом захлопывается дверь, слышно, как закрывается дверца машины, заводится двигатель, а потом наступает тишина.
Я так и стою на четвереньках посреди кухни: одна рука протянута в сторону сбежавшей дочери, а вторая прижимает к полу пакет с презервативом.
Сбросив оцепенение, я издаю тихий стон, который постепенно становится все громче и переходит в отчаянный вой.
Мутти подползает на коленках сзади и крепко меня обнимает.
* * *
Мутти приводит меня в гостиную и усаживает в глубокое кресло, дает в руки бокал «Ягермайстера» и снова опускается на колени, чтобы разжечь камин. Харриет сидит рядышком и с подозрительным видом фыркает носом.
Смотрю на худенькую спину Мутти, наблюдаю, как она возится со щепками для растопки, и, отхлебывая напиток, время от времени вытираю нос рукавом. В последнее время я пристрастилась к шардоне, но прекрасно понимаю, что Мутти хочет меня поддержать, и за это ей благодарна. Мутти – настоящий друг. Постепенно по телу разливается тепло, и, поджав колени, я погружаюсь в бархатные объятия уютного кресла.
В камине начинает потрескивать огонь, все ближе подбираясь к поленьям. Мутти кладет кочергу на пол, вытирает руки и поднимается с колен, а затем усаживается в кресло напротив. Харриет неотступно следует за ней и укладывается Мутти на ноги. Я с немым укором смотрю в задумчивые карие глаза собаки, пытаясь пробудить в ней чувство вины и заставить подойти ко мне. Но Харриет не реагирует на мои ухищрения и, тяжело вздохнув, закрывает глаза, устроившись поудобней.
– Ну что ж, могло быть и хуже, – говорит Мутти, протягивая руку за бокалом.
– Это как же?
– Еву не взяли под стражу.
– Ах, да, разумеется.
– И, по крайней мере, она предохраняется.
– Что ты говоришь, Мутти!
– А ты бы предпочла, чтобы она занималась сексом без предохранения?
– Лучше бы она им вообще не занималась.
– Ты права.
– Может, именно сейчас она именно сексом и занимается, – еще больше растравляю себя я.
– Вряд ли это долго тянется.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что Эрик – новое увлечение. На прошлой неделе я слышала, как она мило щебечет с Луисом. Мы обе понимаем, что с Луисом Ева не спит, потому что он живет в Хенникере.
– О господи! Значит, Ева знакома с Эриком всего неделю, а он уже успел затащить ее в постель?
Мутти в задумчивости смотрит на меня, постукивая пальцами по столу.
– Ну, что еще? – Я не в силах сдерживать раздражение.
– Ты намерена поставить в известность Роджера?
– Я должна рассказать ему о раскуривании травки или о презервативах в ранце нашей дочери?
– Обо всем, – спокойно заявляет Мутти.
Одним глотком осушаю бокал, и Мутти тут же поднимается с места, берет хрустальный графин и снова его наполняет до краев.
– Нет, невозможно. Если Роджер узнает, сразу потребует, чтобы Ева жила с ним.
– Считаешь, это плохо? – Теперь Мутти наполняет свой бокал.
– Ужасно! Такой вариант даже рассматривать не хочу!
– А почему?
– Не могу представить свою жизнь без Евы. Как подумаю, что она уедет от меня… Именно по этой причине так и не перезвонила Натали Дженкинс.
Рука Мутти вместе с графином застывает в воздухе:
– Что ты сказала?
– А что такое? – Я готовлюсь к обороне, но уже поздно: слова сорвались с языка, и теперь придется все выкладывать начистоту.
– Что ты только что сказала? – настаивает Мутти.
Я с виноватым видом рассматриваю язычки пламени в камине.
– Если я правильно поняла, Натали Дженкинс тебе звонила? – Мутти водружает графин на стол и, подбоченившись, смотрит на меня в упор. – Признавайся, Аннемари!
– Да в чем? – лепечу я.
– Рассказывай, зачем она звонила!
– По поводу занятий Евы в ее школе. Натали заметила девочку еще в Кентербери, Ева произвела на нее хорошее впечатление. Натали хочет, чтобы мы приехали к ней, и тогда она оценит Евины возможности.
– А ты, значит, ей не перезвонила? – Мутти будто не верит своим ушам.
Я с несчастным видом качаю головой и кажусь себе беззащитным ребенком перед надвигающейся волной гнева Мутти.
– Аннемари-Констанция Циммер! Натали Дженкинс – трехкратный призер Олимпийских игр! Почему же ты ей не перезвонила? О чем только думала?
Мутти некоторое время не сводит с меня пристального взгляда, а потом откидывается на спинку кресла:
– Слушай меня, Аннемари! Нам на голову свалилась удача, которая решит проблемы с лошадью для Евы, с парнем и школой… Да вообще абсолютно все!
– Наверное, – бормочу я.
– Тогда почему у тебя такой кислый вид?
– Потому что Ева мой единственный ребенок, и других уже не будет. А я – никуда не годная мать.
– Ох, милая, успокойся! Ничто не может разрушить близость между вами. Посмотри, тебе уже сорок, а мы по-прежнему живем вместе.
– Мне еще нет сорока, всего тридцать девять! – Мутти только фыркает в ответ и машет рукой. – И потом до своего возвращения я двадцать лет жила вдали от тебя.
Осознаю всю мелочность и никчемность этих слов, но кому хочется выступить в роли сорокалетней неудачницы, всю жизнь просидевшей у маминой юбки?
– Думаешь, мне было легко отпустить тебя на тренировки с Марджори? – подается вперед Мутти.
Я хмурю брови. Странно, что я упустила такую важную деталь. Ни разу не пришло в голову рассмотреть ситуацию с этой стороны.
– Одно из самых трудных решений, что мне приходилось принимать в жизни, – вздыхает Мутти.
– Правда?
– Еще бы! Ты так рвалась уехать из дома и учиться у Марджори.
– Мутти, ты не виновата! Меня сильно огорчал папа.
– А мне было так обидно. И представь, что пришлось пережить отцу. Подумай только, признать, что Марджори как тренер лучше и твое место рядом с ней, а не с нами! Но отец поступил мудро, потому что пекся о твоем благе. И меня убедил, а ведь я не хотела тебя отпускать. Боялась, что Марджори займет в твоем сердце мое место. Разумеется, этого не случилось.
Я в изумлении смотрю на Мутти.
Она права. Я полюбила Марджори, мне нравилась жизнь в общежитии, тренировки и все, что нас окружало. До того как произошел несчастный случай. И вот я уже восемнадцать лет не общаюсь с Марджори, а сижу в гостиной с Мутти, и нет для меня человека роднее.
– Милая, Ева влипла в неприятную историю. Дело серьезное.
– Думаешь, я не понимаю?
– Единственный выход – увезти девочку отсюда. Не хочешь, чтобы она жила с Роджером? И не надо. Действительно, это слишком далеко. Но Натали – другое дело! Где она работает, в Колумбии?
– Да. – Я старательно изучаю сложенные на коленях руки.
– Не больше часа езды. Умоляю, позвони ей скорей!
– Хорошо, Мутти.
– Обещаешь?
– Да. Обязательно позвоню. Ведь с тех пор как она мне звонила, многое изменилось.
Мутти энергично кивает, и я вижу, как колышется вино в ее бокале.
– Правильное решение. И, несомненно, лучшее в мире противоядие от влияния скверных мальчишек. Вот увидишь, оно спасет Еву.
– Если только она не сломает шею.
– Прекрати, Аннемари! – возмущается Мутти.
– Ладно-ладно, прости. – Я выпиваю до дна второй бокал, и на сей раз Мутти больше не наливает.
* * *
Ева возвращается домой в половине двенадцатого, заходит через черный ход, вешает на крючок куртку и сразу поднимается наверх. Мы с Мутти переглядываемся и дружно направляемся к вешалке.
Поднимаю рукав куртки и принюхиваюсь: нет, пахнет только табаком. Слава богу!
Мутти тоже настороженно водит носом.
– Да, сигареты, – кивает Мутти. Она роется в левом наружном кармане и извлекает пригоршню всякой всячины. Разжимает ладонь и разглядывает две мятные жевательные резинки, несколько монеток и мятый клочок бумаги, который аккуратно разглаживает.
– Билет в кино на сегодняшний вечерний сеанс.
– Слава богу! – повторяю я, засовывая руку в правый карман.
