Катя — все в страхе легли на пол. Только старый дворник Гаврила Доленко прохаживался по двору и под свист пуль беседовал со своим другом — дворовым псом:
— Слышишь, как свистят? — бормотал старик. — Вот опять, вот еще одна… С ума спятили, видно, и как это не надоест им проливать кровь, убивать друг друга… Что скулишь? Нас с тобой не трогают, никому, видать, мы не нужны. Эх, ты!.. Ну, пойдем, запрем ворота, не придет наш Корнелий, в тюрьме он, помоги ему бог…
7
Весть о том, что военное училище подверглось нападению, быстро облетела город. На следующий день, в полдень, в училище приехали Жордания, Рамишвили, Гегечкори и военный министр Георгадзе. Их встретили генералы Одишелидзе, Квинитадзе и начальник училища полковник Чхеидзе.
Президент и министры осмотрели место вчерашнего столкновения — плац и берег Куры, затем прошли в санитарную часть, где лежало тело погибшего в стычке юнкера Зураба Мачабели.
В окно санитарной части заглядывали любопытные юнкера. Жордания присматривался к их взволнованным лицам и лишний раз убеждался, что это единственная, пожалуй, надежная опора правительства. Жордания уже не внушала доверия даже Народная гвардия: в последнее время ему то и дело сообщали об арестах народогвардейцев. О регулярных войсках, состоявших в основном из крестьян, и говорить не приходилось. Ведь именно регулярные части принимали участие в подготовлявшемся аресте правительства. Юнкера оказались наиболее надежной опорой меньшевиков, и Жордания проникся к ним чувством благодарности.
— Постройте юнкеров, я хочу поговорить с ними, — обратился президент к полковнику Чхеидзе.
Полковник приказал выстроить на плацу личный состав училища и унтер-офицерскую роту. Подразделения расположились четырехугольником. В центре его собрались члены правительства и генералы. Полковник Чхеидзе стал на правом фланге перед строем.
— Юнкера и унтер-офицеры! — обратился, заикаясь, Ной Жордания к строю. — В первую очередь объявляю благодарность мужественному офицеру, начальнику вашего училища полковнику Чхеидзе, который не растерялся перед лицом неожиданной опасности, убил одного из большевистских разбойников, а другого ранил. Объявляю благодарность и вам, которые вступили в бой с разбойниками. П…п…позор дежурному офицеру, часовому и всем, которые сдались, которые дали себя обезоружить вместо того, чтобы до конца выполнить воинский долг. Все они заслуживают суровой воинской кары, и они понесут ее. Еще раз благодарю вас за верность республике!
После президента взял слово министр внутренних дел Рамишвили. Он разъяснил юнкерам, что нападение на училище произвели не грузинские офицеры и солдаты, а армяне, осетины и евреи. Киларджишвили был переименован в Киларджяна, Бегишвили — в Бегоева…
5 мая в газете «Эртоба» появилось сообщение, что военный трибунал приговорил к расстрелу участников «диверсии» в военном училище — неких Эргемянца, Мушегянца и Брдзиянца. Сообщалось также, что приговор приведен в исполнение. В действительности же военный трибунал под председательством Эстатэ Макашвили и в глаза не видел лиц, поименованных в постановлении трибунала. И Эргемянц, и Мушегянц, и Брдзиянц существовали только в провокационных документах правительства, сфабрикованных с целью ввести в заблуждение общественное мнение, внушить населению, что в борьбе против «демократической республики принимают участие лишь внешние силы», а не грузинские рабочие и крестьяне. Именно поэтому Эргемлидзе превратился в уроженца города Ахалкалаки Эргемянца, якобы специально вызванного для совершения диверсии из Батума, а Шамугия, переименованный в Мушегянца, был прислан, по утверждению властей, из Карса.
Подобные сообщения стряпались в министерстве внутренних дел по указанию Рамишвили и начальника Особого отряда Кедия.
МЕТЕХИ
Да будут прокляты руки,
Воздвигшие тюрьму,
Железные двери, засовы ее.
Народное
1
Когда машина въехала во двор тюрьмы и хромой, сгорбленный привратник, закрыв ворота, опустил ключ в карман, Корнелию показалось, что связь между ним и внешним миром порвалась навсегда.
Двор был заполнен грузовиками. Возле них толпились арестованные. Мито Чикваидзе заметил среди них Дангадзе, Чаплыгина, Хахуташвили. Но отца своего он не нашел. Он вздохнул с облегчением: «Старик, должно быть, избег ареста».
Несколько поодаль от остальных стоял Гига Хуцишвили, оживленно беседовавший с одним из арестованных. Увидев на грузовике Мито и Корнелия, он двинулся было в их сторону, но народогвардеец преградил ему дорогу.
— Корнелий! Мито! — успел крикнуть Хуцишвили и отступил назад.
Корнелий тяжело припадал на больную ногу. Товарищи помогли ему слезть с грузовика.
Древняя Метехская крепость, ее церковь и тюремные корпуса стояли на крутой скалистой горе, нависшей над Курой. Кое-где на крепостном дворе выступали из земли каменные глыбы. Корнелий вприпрыжку добрался до одной из них и присел…
Народогвардеец, наблюдавший за арестованными, громко расхохотался.
— Гляди, Кузнечик, шустрее тебя подпрыгивает! — крикнул он хромому привратнику.
На узком, лошадином лице привратника заиграла неприятная улыбка. Как и все народогвардейцы, он был одет в форму защитного цвета. На широком кожаном поясе у него висела кобура с наганом. На худых, тонких ногах с огромными стопами — его левая нога была намного короче правой — он носил обмотки.
За хромоту народогвардейцы прозвали привратника «Кузнечиком», но, когда он вприпрыжку спешил по тюремному двору, за ним не могли угнаться даже самые отменные бегуны.
Заслышав хохот народогвардейцев и взглянув на ухмыляющееся лицо привратника, Корнелий вздрогнул от отвращения. Нога ныла нестерпимо. Он с трудом освободил ее от ботинка. Стопа распухла, и опухоль распространилась почти до самого колена. Мито подсел к приятелю, прижимая к щеке носовой платок: в схватке на проспекте ему рассекли рукояткой нагана щеку.
Через некоторое время во дворе появился Климентий Чхиквадзе с сотрудниками Особого отряда. Он сразу же стал разглядывать лица арестованных и, когда увидел Корнелия и Мито, обрушился на них с бранью:
— Ага, сукины дети, попались! Встать! Теперь я вас проучу!
Потом, пытаясь оправдать свое сегодняшнее поражение на проспекте, обратился к сопровождавшим его.
— Этот негодяй сзади хватил меня кастетом, — указал он на Корнелия, — не то от этой ходячей чахотки только мокрое место осталось бы. — И вдруг заорал, наступая на Корнелия: — Встать! Чего развалился? Здесь тебе не больница!
Корнелий молчал, весь дрожа от возмущения.
— Чего пристал к больному? — вступились за Корнелия Мито и Гига. — Или думаешь, что с арестованными все дозволено?
Корнелий медленно поднялся.
— Врешь ты, никакого кастета у меня не было, — с презрением бросил он Чхиквадзе.
— Ах, ты еще смеешь разговаривать? — бесновался тот. — Да я тебе башку размозжу, негодяй! — И хотел было уже броситься на Корнелия, как вдруг из толпы арестованных выступила вперед пожилая женщина. Это была мать Гиго Гоциридзе, старая коммунистка, отдавшая всю свою жизнь партии и революционной борьбе.
— А ты рукам волю не давай, — остановила она Чхиквадзе. — Сам ты негодяй и подлец! Кто тебе дал право ругать такими словами писателя? Уйди отсюда!
