и германское посольство отобедать у меня на Елагином острове. Это приглашение было, конечно, принято.
Обед прошел чрезвычайно оживленно, и мы расстались с канцлером самым радушным образом, условившись, что я отдам ему ответный визит в Берлине, при первом выезде моем за границу.
Спустя всего несколько недель после свидания императоров в Балтийском Порту начались приготовления к выборам в Государственную думу.
Не стану подробно пересказывать эпизодов этой кампании. Она не представляет выдающегося интереса. Укажу только на то, что вначале все шло гладко. Совет министров согласился со мною, что правительству не следует вмешиваться в выборную кампанию слишком явным образом и нужно ограничить вмешательство лишь пределами самой крайней осторожности, указав для руководства губернаторов, что им нужно быть особенно осмотрительными во всяких разъяснениях и искусственных группировках избирательных собраний.
По-видимому, благополучно было и соглашение с обер-прокурором Святейшего синода, который просил моих и министра внутренних дел указаний, какой политики держаться Синоду в смысле общих выборных указаний епархиальным архиереям.
Мы сошлись на том, что желательно только бороться против левых течений, но не следует непременно настаивать на проведении членов исключительно одних правых организаций, внося раскол среди умеренных элементов, более сплоченных, нежели группы, склонные к нетерпимости и дроблению. Не обошлось, конечно, притом без известных трений со мною, как министром финансов, по вопросу о кредитах на поддержку провинциальной печати.
Макаров и его сотрудники настаивали на более широком ассигновании, я же противился ему, видя по отчетам за время Столыпина, какую ничтожную пользу оказывали всегда эти ассигнования, как пуста и бессодержательна была эта печать и насколько бесцельны были все неумелые попытки руководить через нее общественным мнением, никогда не считавшимся с ничтожными листками и прекрасно осведомленным о том, что они издаются на казенный счет и приносят пользу только тем, кто пристроился к ним.
Но мне пришлось отчасти уступить в этой борьбе по той простой причине, что нельзя было в год выборов отказать в том, что делалось в течение трех лет, и, таким образом, эта мало полезная трата денег продолжалась почти без сокращения в течение 1912 года и подверглась только значительной урезке в следующем, 1913 году, что и создало резко враждебное отношение между мною и следующим министром внутренних дел Маклаковым. Об этом вопросе речь впереди.
Наш медовый месяц выборного согласия продолжался, однако, очень недолго. Макаров передал все выборное дело в руки своего товарища Харузина, который, не обладая ловкостью и опытностью Крыжановского — сотрудника Столыпина по выборам в Третью Думу, затеял, однако, ту же политику разделений и искусственных дроблений избирательных собраний.
Об этом я долгое время ничего не знал и узнал уже тогда, когда было поздно поправлять нанесенный вред. Бесцельность всех этих манипуляций заключалась в том, что Харузин и Макаров выпустили дело из своих рук и подчинились влиянию отдельных губернаторов, преследовавших свою местную политику. За неимением возможности бороться против левых течений в отдельных местностях, они направили свое ухищрение на земскую среду, преимущественно питавшую партию октябристов, и стали сводить свои местные счеты. Черниговский губернатор Маклаков направил свои усилия на то, чтобы провалить председателя Губернской земской управы Савицкого и члена Третьей Думы Глебова, а екатеринославский обрушился на Каменского, игравшего видную роль в религиозных вопросах.
По отношению к Савицкому было поднято глупейшее и недостойное обвинение по неисправностям в земской больнице, с привлечением его к следствию за побег двух арестантов из больницы. По отношению к Глебову повод был формально правильный — утрата им части своего избирательного ценза, но обставлен он был так грубо и неумело, что вся искусственность сквозила самым наглядным образом.
По отношению к Каменскому было поступлено еще неосторожнее: избирательные собрания были разделены как раз в противоположность тому, что было сделано Крыжановским при выборах в Третью Думу, и так как это именно и дало перевес Каменскому, то для всех было ясно, что новые манипуляции предприняты были именно против него и лишили его голосов немецких колонистов, которыми он прошел в первый раз.
Все эти маневры, немногочисленные сами по себе, произвели, однако, скверное влияние, раздражили многих на местах и создали ту атмосферу неудовольствия, с которою съехались в ноябре месяце новые депутаты в Петербург.
Меня они окончательно поссорили с Макаровым. Честный по личным взглядам, но ограниченный и упрямый до крайности, он подпал под влияние своих сотрудников, и на все мои настояния умерить пыл губернаторского рвения и не принимать явно искусственных мер против таких, в сущности, безобидных, хотя и либерально настроенных людей, как Каменский и Глебов, он ответил мне решительным отказом, ссылаясь на то, бесспорно правильное с формальной точки зрения, основание, что руководство выборами и в частности распределение избирательных округов предоставлено законом ему и не зависит от наблюдения председателя Совета министров…
Доводить об этом разногласии до сведения государя я не хотел; подчинить Макарова моему влиянию мне не удалось. Я и попробовал было внести дело в Совет министров, но тоже с очень малым успехом. В Совете, к этому времени, уже стало слагаться весьма неблагоприятное отношение ко мне. Такие опытные люди, как Кривошеин, зорко следили за развитием распутинской истории и прекрасно учитывали отношение ко мне императрицы.
Щегловитов и Рухлов секретно всегда действовали против меня, имея на своей стороне Сухомлинова. Такие честные и расположенные ко мне, каждый по-своему, люди, как Григорович и Тимашев, не имели в этом вопросе влияния, а умный, циничный и хитрый Харитонов всегда примыкал туда, где казалась ему сила, а она, при всем его либерализме, влекла его в сторону так называемых консервативных элементов, защищаемых приемами министра внутренних дел. На самом же деле Харитонов просто чуял, что медовый месяц моего положения прошел и выгоднее примыкать [к тем, кто] против меня.
Совет министров поговорил, посудил, но не счел себя вправе ограничивать власть министра внутренних дел, хотя все отлично знали, что и Макаров приближается к своему увольнению. История с письмами императрицы была известна всем министрам.
В самый разгар моих препирательств с Макаровым по выборам в Думу произошло одно событие, крайне неожиданного для меня свойства…
Как-то летом, перед переездом государя в Петергоф, Сазонов спросил меня однажды по телефону, не говорил ли государь со мною
