составленную смету в 1 миллион рублей — точная цифра была 964 000 рублей. Приправляя свои домогательства недвусмысленными намеками на то, что от удовлетворения их желания зависит и само отношение правых организаций ко мне, «а может быть и больше», как заявил Марков 2-й, который вел переговоры со мной. Министр внутренних дел Макаров, я должен сказать это к его чести, держался совершенно нейтрально в отношении этих домогательств и облегчил мое положение тем, что никогда не противоречил мне в докладах у государя, и даже напротив того, постоянно говорил о полнейшей бесполезности произведенных покойным Столыпиным больших расходов на поддержку покровительствуемой им печати, не оказавшей правительству решительно никаких услуг в трудную минуту.
В другом месте я рассказал уже о давлении, произведенном на меня Марковым 2-м и Пуришкевичем, и не хочу более возвращаться к этому инциденту, хотя он был главной причиной затаенной правыми злобы на меня и имел, несомненно, свою долю влияния на увольнение меня два года спустя.
За это же лето 1912 года случился небольшой эпизод, о котором полезно упомянуть, хотя бы для характеристики некоторых людей того времени и того, как ограждали свои личные интересы такие строгие судьи других, каким был хотя бы граф Витте, по напечатанным мемуарам которого все были или глупы, ничтожны, или корыстолюбивы, и только он один был бескорыстен.
Перед самой моей поездкой в апреле месяце в Ливадию, как-то днем, во время моих обычных докладов и занятий, приехала графиня Витте и в самых любезных выражениях стала говорить о том, что только я один могу помочь ей и ее мужу, находящимся в совершенно безвыходном положении. Она заявила мне, что им буквально нечем жить и они должны спешно принять какое-нибудь решение: либо покинуть государственную службу и принять место с большим окладом в одном из банков, либо уехать окончательно за границу и закрыться в каком-нибудь ничтожном городке Германии. По ее словам, первое решение всего более улыбается ее мужу и ей самой, но она слышала, что по моему же докладу государь отнесся неодобрительно к такому решению, и потому на мне лежит до известной степени долг помочь им увеличением содержания настолько, чтобы бывший министр финансов, спасший Россию от гибели, человек, заключивший мирный договор с Японией на таких условиях, о которых никто не смел и мечтать, не жил как нищий и не отказывал себе во всем.
Я обещал доложить обо всем государю, но сказал, что для меня необходимо видеться лично с графом Витте, дабы потом не было с его стороны каких-либо нареканий на то, что я сделал что-либо без его прямого ведома.
Мы расстались самым сердечным образом. Графиня Витте горячо благодарила меня, сказав, что она никогда не сомневалась в моем благородстве и что она уверена в том, что я и не подозреваю, как почитает меня ее муж, который постоянно говорит обо мне в самых нежных выражениях и твердит всем и каждому, что величайшее счастье для России иметь во главе правительства именно меня.
На другой день я получил от нее письмо, которое сохранилось в немногих моих бумагах, которые удалось спасти от полного разгрома моей квартиры. Вот оно:
«Понедельник 16 апреля 1912 г.
Дорогой Владимир Николаевич!
Я рассказала мужу о нашем дружеском разговоре; он был смущен, что надоедаю Вам, и сказал: раз Его Величество ему изволил сказать, что он его положение устроит, то Сергей Юльевич должен уверенно ждать решения государя.
Что же касается материального положения, то увеличение его казенного содержания его никоим образом устроить не может. Материальное положение могло бы быть облегчено только единовременной выдачей нескольких сот тысяч рублей, и тогда он мог бы быть спокоен. Понятно, муж был бы очень рад повидаться с Вами и переговорить, но боится отнимать Ваше драгоценное время своими мелкими личными делами, зная, как Вы заняты.
От всего сердца желаю Вам счастливого пути и прекращения всех мерзких интриг, которые направлены против талантливого и умного председателя [Совета] министров и министра финансов.
Благодарю Вас, дорогой Владимир Николаевич, за Ваше постоянное дружеское и доброе отношение к нам.
Искренно Вам преданная
М. Витте».
Получив это письмо и не успев еще ни ответить, ни даже протелефонировать графу Витте, я получил от него на другой же день запрос по телефону о том, когда он может заехать ко мне до моего отъезда в Ливадию.
В тот же день он был у меня перед самым моим обедом. Начал он разговор с того, что его жена была у меня без его ведома, так как он решил сам никого о себе не просить, тем более что ему известно, что его близкие друзья говорили о его невыносимом положении государю и последний ответил, что хорошо об этом осведомлен и будет говорить с министром финансов. Если же его величество этого до сих пор не сделал, то, очевидно, не желает, и следовательно, бесполезно ему надоедать, разве что «вы возьмете мое дело в руки и поможете мне выйти из такого положения, при котором я буквально доедаю последнее, что у меня осталось, а жить на нищенское жалованье, после отнятой аренды, т. е. на какие-то 24 000 рублей в год, я давно уже отвык».
Я сказал графу Витте, что если бы речь шла об увеличении его содержания, хотя бы на 10 000 рублей в год, то я знал бы, что делать. Я переговорил бы с председателем Государственного совета и попросил бы его разрешить мне доложить об этом государю, и не сомневаюсь в успехе, но так как из письма графини я вижу, что этим дела не разрешить, то я должен сказать прямо, что не могу просить государя о такой выдаче, так как за 8 лет моего управления министерством я постоянно боролся против таких выдач. Я прибавил, что обещаю не возражать, если государь меня спросит, и я думаю, что самое простое и естественное, чтобы граф Витте решился обратиться непосредственно к государю, так как этим путем он будет упрекать себя впоследствии в том, что не исчерпал всех способов ранее, чем решиться переменить всю свою
