по поводу замещения должности нашего посла в Берлине.
На отрицательный мой ответ он сказал мне, что еще в Москве он представил государю кандидата на этот пост — С. Н. Свербеева, но государь не дал ему никакого ответа и сказал, что у него есть другой кандидат, но что он хочет переговорить об этом со мною, и просил Сазонова напомнить ему в Царском.
Тогда Сазонов ничего мне об этом не сказал, но, так как время уходило, а пост берлинского посла оставался в тревожную пору не замещенным, то он просит меня напомнить государю о его желании переговорить со мною. Я обещал ему это сделать в ближайшую пятницу, не допуская и мысли о том, что дело касается меня самого.
Покончив с моими очередными делами, я собирался было исполнить просьбу Сазонова, но государь предупредил меня, сказав буквально следующее:
«Я решил расстаться с Макаровым. Это, бесспорно, честный человек, но он совершенно не справляется с делом.
Все жалуются на него, он окончательно распустил печать, и сколько я ни твержу ему о необходимости обуздать ее и составить такой закон, который дал бы правительству в руки действительное оружие против ее эксцессов, он все тянет и отделывается разными предлогами, ссылаясь то на Думу, то на невозможность ввести цензуру, то на общественное мнение. Вот теперь Думы нет, и можно бы ввести хороший закон по 87-й статье, но и тут он все возражает, ссылаясь, между прочим, что ни вы, ни Совет этому не сочувствуете.
Мне такое отношение Макарова к моим желаниям надоело, и я решил сменить его и назначить другое, более энергичное лицо. Вам такая перемена будет, конечно, очень неприятна, потому что Макаров назначен мною по вашему предложению, и я хочу поэтому предложить вам пост посла в Берлине, если бы вам было тяжело расстаться с Макаровым. Вы знаете, что этот пост очень трудный, наша политика всегда была основана на дружбе с Германией, а теперь обстоятельства так сложились, что нужен человек опытный и выдержанный, как вы, чтобы ограждать наши интересы. К тому же император Вильгельм вас, видимо, искренно жалует и не раз, во время недавнего свидания, расточал мне величайшие похвалы по вашему адресу».
Я поблагодарил государя за оказанное доверие и спросил его, могу ли я дать ему совершенно откровенный ответ или должен считать, что его решение окончательное, и в таком случае я ему беспрекословно подчиняюсь, несмотря на величайшие мои сомнения в пригодности моей к новой должности.
Государь сказал мне, что он отнюдь не желает стеснять меня, делает это предложение главным образом потому, что верит в его пользу, и охотно разрешает мне высказать откровенно мое мнение.
Я начал с того, что отнюдь не считаю себя во всем солидарным с Макаровым и не посмотрю на увольнение его как на личное для меня огорчение. Я постарался защитить его в деле о печати и сказал, что вполне разделяю его сомнения и должен решительно возразить против возможности приведения какого-либо закона по 87-й статье, но не скрыл от государя, что я глубоко разошелся с Макаровым по Ленскому делу и некоторым его приемам по выборам в Государственную думу.
Для меня, как председателя Совета министров, важно не сохранение Макарова на месте министра внутренних дел и не замещение его другим, более подходящим, лицом, которое, однако, нельзя, во всяком случае, произвести немедленно, а следует, по меньшей мере, отложить до конца октября, когда будут завершены выборы в Думу. Новому человеку немыслимо вступить в должность среди выборной кампании.
Но такая замена не должна и не может быть принята мною как повод к какому-либо личному неудовольствию, и я готов продолжать мою совместную работу с новым лицом, если только это лицо будет сколько-нибудь отвечать требованиям данного времени… От поста посла в Берлине я не имею права отказываться, но усердно прошу не назначать меня на него, а дозволить мне продолжать свою деятельность здесь, если только государь сохранил ко мне доверие. Я убежден, что я принесу в этом случае больше пользы, нежели в звании берлинского посла.
«Здесь, — сказал я, — я сознательно несу свои обязанности, и, несмотря на все трудности моего положения, моя совесть спокойна за то, что я делаю». Я привел государю целый перечень дел, по которым многое только едва начато и требует, чтобы продолжал тот, кто начал.
Я указал на созыв новой Думы, с которой легче встретиться мне, чем новому человеку, на неизбежность больших усилий по увеличению средств на сухопутную оборону и в особенности на то, что политические тучи вообще сгущаются и требуют исключительного внимания, не столько в отдельных центрах дипломатической борьбы, сколько здесь, и я опасаюсь, что Сазонов, предоставленный одним своим силам, не сможет удержать своих товарищей по Совету министров от неосторожных поступков. Затем я высказал вполне откровенно, что я вообще опасаюсь оказаться в Берлине не на месте. Я не привык к дипломатическим тонкостям и хитростям; я слишком откровенен и прям и могу невольно сказать больше, чем нужно, а Берлин учитывает каждое слово; да и мое убеждение в необходимости сохранения мира во что бы то ни стало может встретиться с иными тенденциями здесь, которые уже начали проявляться среди некоторой части Совета министров, преследующей так называемую национальную политику.
В заключение моих аргументов я указал на то, что как Германия, так и мы начали уже готовиться к новому торговому договору и наши приготовления, в особенности по ведомству земледелия, меня положительно пугают. Они проникнуты такою похвальбою, таким ярким стремлением продиктовать Германии нашу точку зрения на необходимость разных уступок с ее стороны в пользу нашего хлебного вывоза, на которые Германия не может пойти, так как ее правительство, опираясь на свою аграрную партию, не может предать ее интересов в пользу удовлетворения наших заданий.
Как русскому послу, мне будет трудно защищать нашу точку зрения, и наши «аграрии» будут неизбежно обвинять меня в слабости, как обвиняют меня уже и теперь за чрезмерную уступчивость в пользу иностранцев в ущерб, будто бы, нашим народным интересам.
Государь слушал меня совершенно спокойно, не проявлял ни малейшего неудовольствия и, когда я остановился, сказал мне очень просто:
«Я не могу насиловать
