согласился бы взять и меня в консультанты. Замечая, что я отношусь к его сообщению с большим недоверием и даже не серьезно, Тимирязев вынул из кармана протокол постановления совета и правления Русского (для внешней торговли) банка, подписанный многими членами; внизу его стояла собственноручная подпись графа Витте: «Со сделанным мне предложением согласен. Витте».
По-видимому, соглашение это состоялось летом или осенью того же 1911 года, между графом Витте и одним из членов правления банка, кажется, Артемием Рафаловичем, где-то в Германии на курорте Зальцшлирф и оформлено уже в Петербурге.
После этого моего разговора с Тимирязевым прошло всего несколько дней, как ко мне приехал граф Витте, без предупреждения меня по телефону, и просил дать ему «дружеский» совет, так как около него слагаются «всякие бессмысленные легенды вроде того, что он будто бы устроил себе место консультанта при каком-то банке, тогда как он не раз получал об этом всевозможные предложения, но постоянно отклонял их, так как он прекрасно знает, что это незаконно, и не бывшему же русскому министру финансов и премьер-министру заниматься обходами закона».
Я сказал ему в ответ, что действительно и до меня доходил такой слух, но я не придал ему никакой веры, так как хорошо понимаю, что даже государь не мог бы разрешить такого изъятия, ибо за этим потянулась бы нескончаемая вереница таких же домогательств со всех сторон, и Государственный совет превратился бы в торжище незаконными совместительствами.
Я не сказал ему из простой деликатности, как не говорил этого вообще, кому бы то ни было, что видел собственными глазами его подпись под протоколом Русского банка, и на этом наша беседа и прекратилась. Весь вопрос заглох, и только позже тот же Тимирязев сказал мне, что Витте вызывал его, очень гневно передал ему ту же «сплетню» и даже обвинил его в распространении ее, а когда он показал ему подписанное им согласие, то Витте, нимало не смущаясь, сказал только: «Вольно же было принимать всерьез курортную болтовню. Мало ли о чем говоришь на водах, от нечего делать», как будто не его подпись стояла на протоколе.
После моего рассказа государь спросил меня:
«Так нужно просто отказать Витте или даже ничего ему не отвечать?»
Я доложил государю, что, по моему мнению, нужно, напротив того, — исполнить эту просьбу и дать графу Витте то, о чем он просит. Государя такое мое мнение, видимо, удивило, и тогда я сказал, что нахожу более правильным ответить милостью на обращенную просьбу, и лучше выдать эти деньги, нежели отказать в них, хотя бы для того, чтобы каждый знал, что государь не отказал своему долголетнему министру, оказавшему государству большие услуги, в помощи, когда он о ней ходатайствует, несмотря на то, что мотивы такой просьбы могут быть оцениваемы различно.
Государь немного подумал и сказал мне:
«Вы правы, пусть будет по-вашему, только не подумайте, что граф Витте скажет вам спасибо за ваше заступничество, — он вас очень не любит, но я непременно скажу ему, если увижу его, что вы склонили меня исполнить его просьбу».
Затем, по моему предложению, государь тут же написал на письме графа Витте: «Выдать статс-секретарю графу Витте 200 000 рублей из прибылей иностранного отделения, показав эту выдачу на известное мне употребление».
На словах государь прибавил, что он не желает, чтобы об этом много болтали, и если государственный контролер пожелает иметь оправдание произведенной выдаче, то письмо Витте с резолюциею может быть предъявлено лично статс-секретарю Харитонову.
Я поспешил послать графу Витте телеграмму в Зальцшлирф, где он в ту пору лечился, с извещением о решении государя, и получил от него на французском языке, 31 июля (нового стиля), ответ по телеграфу в таких выражениях:
«От всего сердца благодарю Вас за дружескую услугу. Моя жена присоединяет к моим и свои искренние чувства».
Прошло всего полтора года, и многое изменилось опять в наших отношениях с графом Витте. Он занял одно из видных мест в осуждениях меня, а незадолго перед тем, как я был уволен 30 января 1914 года от обеих моих должностей, он выступил с самыми резкими речами в Государственном совете и в печатной полемике против меня. Речь об этом впереди.
Когда кончился мой доклад по этому совершенно неожиданному для меня вопросу, государь, очевидно располагавший еще временем, спросил меня, не слышал ли я чего-либо относительно желания того же графа Витте получить пост посла где-либо за границею?
Я ответил, что прямых и точных сведений у меня не было, но до меня доходил недавно слух о том, что граф Витте, не скрывавший своего желания в первое время после его увольнения с поста министра финансов и назначения его председателем Комитета министров, снова говорил в Новом клубе, что ему надоело бездействие в Государственном совете и он намерен опять прозондировать через своих друзей, — нельзя ли ему возобновить свое желание о перемене служебного положения, так как он думает, что пост посла в Риме должен скоро освободиться, но что он опасается, что министр иностранных дел Сазонов будет ярым противником его назначения, так как на него перешла вся ненависть к нему Столыпина, которого Сазонов считает гениальным человеком и думает все еще его мозгом.
Государь сказал мне на это в самом благодушном и простодушном тоне:
«Я могу дополнить вашу информацию несколько более положительными сведениями. Граф Витте нашел действительно друзей, которые передали мне даже его письмо по этому поводу, написанное откуда-то из-за границы и оставшееся у меня в столе, в Царском. Я передам вам его, когда вернусь осенью.
Оно любопытно и излагает с большим авторитетом, что я должен изменить весь состав нашего представительства за границею и заменить его людьми совершенно иного сорта, нежели те, которые занимают эти места теперь, а именно — людьми чисто делового типа, умеющими ладить с печатью, влиять через нее на общественное мнение, и вообще нужно вдохнуть совсем свежую струю в прежнюю дипломатию, совершенно не знающую России и не умеющую говорить с такими новыми людьми, как те, которые ведут теперь всю политическую жизнь на Западе. Он говорит даже, что весьма сожалеет о том, что недостаточно владеет английским
