— Ты вот что, Серега, скажи мне: как у тебя на душе? С каким чувством едешь?
Сергей сразу понял, о чем спрашивает Данилов. И опять в который уже раз, поразился его проницательности.
— Знаете, Аркадий Николаевич, — нахмурился он, — сам не могу разобраться. Сердцем понимаю, что временное все это, не может такая огромная страна пасть на колени. Понимаете: не может! А факты, сводки с фронта толкают на другое — не хочешь, а думаешь: уж больно стремительно все рушится. Ведь сотни километров за день оставляем врагу! Разве — практически рассудить — возможно остановить эту неудержимую лавину танков и авиации? Хоть бы какую-нибудь передышку, хоть бы опомниться, хоть бы мозги повернуть на военный лад! А то ведь все еще по-мирному, по-граждански мозги-то работают.
Данилов слушал внимательно, как умеет слушать только он. Сергей расстегнул ворот гимнастерки — было трудно дышать. Данилов молчал, не сводя глаз с возбужденного, мечущегося Сергея. И когда тот немного остыл, заговорил спокойным, чисто даниловским уверенным голосом.
— Все, о чем ты говорил, — вполне естественное состояние. Но ты, Сергей, одно запомни, твердо запомни, до последней минуты жизни запомни: не для того большевики завоевывали власть, чтобы отдать ее кому бы то ни было. Голыми руками завоевывали. А теперь, когда у нас танки, авиация, промышленность — во что бы то ни стало отстоим. Отстоим, Сергей! Мы же — большевики!.. И второе: тридцать седьмой год выбрось из головы. Не было его — и все! Сейчас не время нашими внутрисемейными дрязгами занимать голову. Ты помнишь раскопки кургана около Петуховки? Все забылось, даже имя хана. А культура осталась. Так и тут, все забудется, а пятилетки останутся. Днепрогэс останется, Урало-Кузнецкий комбинат останется, социализм останется. Завоевания революции бессмертны. Ежовы, заруцкие, поповы, переверзевы приходят и уходят, а партия, партия рабочих и крестьян, созданная Лениным партия, останется. — Данилов взял Сергея за плечи, тряхнул: — Ты понял меня, мой друг?
Сергей кивнул, проглотил комок в горле. Слов больше не надо. Сказано все. Остальное — сентиментальности, остальное — мелочи.
Потом Сергей торопливо отстегнул кобуру, снял ремень со «шлейкой», протянул Аркадию Николаевичу.
— Передайте Киму. Может, не придется больше увидеться. Память останется…
— А ты?
— У меня ваш ремень с собой. — Сергей достал из чемодана темный, шитый шелком комсоставский ремень с толстой витой пряжкой и двумя рядами дырок. Этот ремень Данилов подарил Сергею, когда работал в Осоавиахиме. Сергей подцепил кобуру, подпоясался. Подмигнул: — Новому комиссару лучше не новыми ремнями завоевывать авторитет, а другим чем-нибудь.
Прислонясь к стене, они неотрывно глядели друг другу в лицо, словно прощались навсегда — и тот и другой знал: время такое, что всякое может случиться.
Разве знали они, что это последняя встреча? И знали, и не знали. И если бы даже были твердо уверены в этом, все равно бы ничего не изменилось в эту минуту, все равно бы они стояли так же молча и так же восторженно смотрели бы один на другого.
— Старший политрук! Старший политрук! — сквозь вокзальный гомон лезло в уши Сергея.
— Старший политрук!
Сергей вздрогнул, повернулся. Перед ним стоял военный комендант станции.
— Извините, товарищ полковник, — совсем не по-военному сказал Сергей. — Я всего лишь час назад надел эту форму, не привык еще к своему званию.
— Через пять минут подойдет головной эшелон вашей части. Лейтенант вас проводит. Стоять будет ровно одну минуту. Только из-за вас. В Барабинск я позвонил. Комендант обещал через военкома уведомить вашу жену, Но эшелон ваш пройдет станцию на полном ходу. Большего сделать для вас не могу. Желаю вам всего хорошего. — Полковник козырнул.
— Спасибо, товарищ полковник.
Данилов вышел провожать Сергея на перрон. Когда паровоз, отдуваясь после быстрого бега, вкатился под навес перрона, они крепко троекратно расцеловались. В одной из первых теплушек дверь отодвинулась, несколько рук протянулось к Сергею. Он кинул чемодан, шинель, сумку и не успел еще эшелон остановиться, как комиссар отдельного усиленного бронетанкового батальона очутился в вагоне. Тут же раздался свисток, и эшелон стал снова набирать скорость. Сергей махал Данилову рукой, пока его видно было. Потом повернулся. В вагоне было несколько капитанов, один майор.
— Ну, здравствуйте, товарищи! Давайте знакомиться. Старший политрук Новокшонов, Сергей Григорьевич. В армии никогда не служил. На гражданке был вторым секретарем райкома партии. Кроме охоты и парашютного спорта ничем родственным с военным делом не занимался, ни пушку, ни танка никогда в глаза не видел. — Сергей опять улыбнулся. — Вот вся моя характеристика.
Майор весело протянул руку.
— Комбат майор Табашников, Иван Петрович. В отличие от вас всю жизнь в армии. Но выше майора не, выслужился — невезучий.
Майору было уже за сорок, но выглядел он молодцевато. Старили его только огромная лысина с жидкими хвостиками темных каштановых волос, зачесанных со всех сторон на середину головы, да морщинистая шея, выглядывавшая из расстегнутого воротника гимнастерки. Командир батальона мельком оглядел совсем еще молодого комиссара, удовлетворенно сказал:
— Думаю, что сработаемся.
— Мне тоже так кажется, — ответил Сергей. — Я, например, очень люблю невезучих людей. — Майор поднял брови. Сергей пояснил: — Они, как правило, во сто крат честнее тех, кому всегда везет по службе.
Майор захохотал. Тронул Сергея за локоть.
— Вот это я понимаю! — воскликнул он. — Вот это комиссар! С первого взгляда — и прямо в точку!
Это сразу определило отношение командиров к новому комиссару.
— Знакомься, комиссар, — продолжал комбат, — начальник штаба батальона капитан Иванов, Федор Семенович. Фамилия не оригинальная, но сам — голова. — Сергей пожал руку бледному с выпуклым лбом молодому человеку. Майор представлял следующих: — Помпотех капитан Селиверстов, мой тезка, тоже Иван Петрович. Любую машину слепком разобрать до винтика и собрать может. На этом выспорил не один литр водки. Имеет грех. Перед комиссаром таить не буду. Пьет. Все меры принимали — бесполезно. — Немолодой уже капитан смущенно улыбался. — Сегодня по случаю встречи комиссара трезв… А это капитан Ярошенко, Филипп Спиридонович, командир первой роты. Лихой до безумия. Но пуще любого немецкого танка боится своей законной супруги. В домашнем обиходе ужасно ручной.
— Ну, это уж ты ни к чему, Иван Петрович, — покраснел тот.
— То есть как, ни к чему? Комиссар должен все знать о своем комсоставе, без утайки.
Командир батальона явно был весельчаком и говоруном. «Если он всю жизнь только тем и занимался, что шутил, то не удивительно, что застрял в майорах», — думал Сергей.
— Командиры второй и третьей рот, — говорил майop, — едут со своими эшелонами. Командиры взводов тоже в вагонах с красноармейцами.
Колеса стучат под полом торопливо — полное впечатление спешки, стремительности движения на фронт. Вагон сильно потряхивает. Без привычки на ногах трудно стоять. Первый раз в жизни Сергей ехал в товарняке. И вообще с этого дня он многое делал впервые в жизни. Вокруг был новый, совершенно неведомый ему мир, и какая-то клеточка в душе все время ждала: вот проснется он, и ничего не будет — ни войны, ни усиленного бронетанкового батальона, а он по-прежнему в своем родном районе и майор Табашников — всего-навсего председатель колхоза со своими бригадирами.
Но сон не улетучивался. Колеса беспрестанно и неутомимо отстукивали и отшвыривали назад километры и все дальше и дальше увозили Сергея от мирной гражданской жизни.
3
На коротких остановках, пока меняли паровоз, новый комиссар переходил из вагона в вагон, знакомился с людьми. Только в Москве, на окружной железной дороге, при выгрузке из эшелонов он смог разом увидеть весь свой батальон. Окружная дорога была забита прибывающими из глубины страны эшелонами с войсками. Непривыкший еще к военной организованности и четкости Сергей поражался, с какой молниеносной быстротой выгружались войска — несколько минут, и пустые вагоны уходят обратно. Красноармейцы прямо из вагонов маршем идут на запад, к фронту. А новые эшелоны все прибывают и прибывают, «Вот она, та сила, которая остановит немцев!» — думал он.
Новый комиссар выступил перед выстроенным для марша батальоном. Танки с приглушенно работающими двигателями стояли огромной колонной по три в ряд вперемежку с броневиками и танкетками. Личный состав выстроился у головной, командирской машины.
Сергей старался быть предельно кратким — ни единого слова лишнего, ни единой фразы мимо. Сергей видел, как блеснули глаза у танкистов, когда он, стараясь походить на Данилова, уверенно и задушевно сказал о том, что нет на земле такой силы, против которой не устояли бы большевики.
