Наверное, любовь к чтению сыграла большую роль и дальше. Позволила стать, как мне кажется, достаточно культурным человеком, не опуститься до простого рабочего парня, думающего больше о пиве или водке, или игре в карты и домино, позволило получить хорошее образование, хотя жизненные условия в 30-е – 40-е годы были очень сложные и тяжелые, и всякое могло произойти.
Будучи еще в Сураже, значит до 8 лет, я прочитал «Тома Сойера», «Робинзона Крузо», рассказы Гоголя, такие как «Страшная месть», «Вий», «Майская ночь или утопленница», некоторые поэмы Пушкина, стихи Чуковского и многие другие книги. Но твердо знаю, что никто меня не заставлял читать, не руководил выбором писателей и произведений. Вот сказки, почему-то, прошли совершенно мимо меня, почему? То ли их не было в доме? Со сказками я познакомился, уже читая их для своих девочек и особенно для внучек.
Когда мне было лет 6 или 7, взрослые, предложили нам, детям, устроить маленький праздник. Кто с чем выступал – все забыл, а вот свое выступление помню. Я учил наизусть полностью всего «Крокодила», наверное, это было долго и нудно, но прочитал без запинки от начала «Жил да был Крокодил, он по улицам ходил…» и до конца, до «бедной Лялечки». После наших выступлений, дядя Давид подарил нам несколько живых кроликов и клетку.
Были ли у нас какие-то праздники, например, дни рождения, Новый год или Рождество, новые революционные праздники – не могу сказать, не помню. Скорее всего, что кроме Нового года, ничего не отмечалось, хотя как-то маловероятно, что не отмечали дни рождения. А ведь если бы их отмечали, то, наверняка, отложились бы в памяти какие-то подарки, но ничего такого я не помню.
То, что Новый год у нас встречали, я могу предположить по двум запомнившимся обстоятельствам.
Во-первых, мама, Ганна и я на телеге отправляемся по деревням (я очень любил такие поездки), и мама покупает там несколько живых гусей. Дома их откармливают, как следует, но потом на дворе их больше не видно. Наверняка, гуси шли как блюдо на Новый год (Рождество и у нас, и в стране не справлялось, а елки в доме, пока я жил с родителями в Сураже и в Москве, никогда не было).
И, во-вторых, в доме у нас появляется откуда-то мороженое. В маленький бочонок наливалось что-то жидкое, молочное, этот бочонок был вставлен в больший, между стенками закладывался лед и нам, детям, разрешали крутить торчащую вертикально ручку. Происходило охлаждение и взбивание молочно-сливочной массы, и постепенно получалось мороженое.
Что все это, но очень редко, было, я помню, а вот вкуса самого мороженого почему-то не запомнилось.
Но если уж говорить о том, что мы ели дома, то обычно утром, иногда в постели, нам с Леной, мама или Мария Ивановна, приносили по чашечке вкуснейшего какао, а Лене, почему-то, еще давали кусочек шпика. Кофе в доме не было, но для взрослых сушили в русской печи желуди, размельченные, они заменяли кофе. Масло, творог, молоко, мясо, овощи и прочее все это было в достатке. Особенно «пировали» мы с Леной, когда рождались от наших коров телята. Их не выращивали, а еще маленькими закалывали и в больших противнях запекали кусками. Мы могли есть телятину, сколько хотелось и сколько в нас влезало. Еще мама часто раскатывала тесто, круглым стаканом нарезала кружочки, посыпала маком и пекла печенье. Конечно, были еще всякие разности, но совершенно незабываемы были «картофлянки» – оладьи из тертой картошки с мукой, яйцом и содой. Это было наше самое любимое блюдо, а чтобы съесть больше, мы под конец запивали все холодной водой. Когда-то мама мне сказала, что мы с Леной поссорились из-за оладий, и я будто бы ударил Лену вилкой. Может быть, так и было?
Конфет и других сладостей, пока мы жили в Сураже, совсем не было. Лишь однажды, папа был в командировке в Харькове, и привез оттуда огромный кусок какой-то белой, твердой и необыкновенно вкусной штуки вроде халвы. Ее рубили сначала секачом, а потом кухонным ножом и давали понемногу нам.
Теперь я понимаю, что изложить плавно, по годам, свое детство я не смогу, слишком многое забыто, поэтому продолжаю писать только отдельные эпизоды и события, что еще помниться спустя чуть ли не 80 лет.
Надо сказать, что Сураж 20-х годов был городком, где преобладали частные одноэтажные домики, а дворики представляли собой, как правило, фруктовый сад, иногда довольно большого размера. Яблок и груш разных сортов летних, зимних, сладких и с кислинкой на рынке продавалось в огромном количестве. Их мама закупала с осени, хранились они в огромных ларях в холодной кладовке, нам разрешали есть их в любом количестве и в любое время.
Остается только добавить, что еще было много кукурузы, выращенной на своем огороде. Вареная кукуруза, посыпанная солью, была после картофлянок вторым любимым лакомством. И, наверное, такое питание заложило нам с Леной здоровье на всю дальнейшую жизнь.
Насколько я теперь понимаю, наша семья была по своему достатку очень и очень нетипична для голодных послереволюционных лет.
Возвращаюсь к более раннему детству. Сам я не помню, но мама когда-то рассказывала мне, что однажды я был близок к большой беде. В доме к зиме окна закрывали вторыми рамами, а для того, чтобы стекла меньше замерзали, между рамами ставили рюмочки с уксусной эссенцией. Однажды, когда весной зимние рамы стали вынимать, что-то не доглядели, и я схватил одну рюмочку и выпил жидкость. Была суматоха, паника, привезли врача, все могло кончиться самым печальным для меня образом, но оказалось, что за зимние месяцы эссенция сильно выветрилась. И кончилось тем, что у меня с языка только сошла кожа, и немного было обожжено горло.
А второе посещение врача я помню сам. Я бегал в столовой, забежал под обеденный стол и сильно ударился о ножку стола, рассек бровь и щеку около глаза до крови, на щеку доктор наложил шов. От испуга и боли порядочно ревел.
Так же помню еще одно посещение врача, мне 4 или 5 лет, качается зуб, но держится, кушать трудно. Мама ведет меня в город и врач зуб легко выдергивает. Возвращаемся домой и, дойдя до церкви и спуска на плотину, т. е. уже близко от дома, я поднимаю отчаянный рев. Мама с трудом добивается от меня объяснения, и я вынужден сознаться, что «не знаю, как, но наложил полные штанишки». Кое-как добираемся до дома. Быстро греют воду, наливают в большой таз и меня сажают туда. Я успокаиваюсь, а мама обещает ни Лене, никому из детей об этом происшествии не рассказывать.
Когда я стал уже читать, может быть в возрасте 6-ти или 7-ми лет, обнаружилось, что я правым косящим глазом почти ничего не вижу. Родители всполошились, и вот мы, может быть на лошадях, может быть через Унечу поездом, отправляемся в Гомель к окулисту.
В Гомеле живет семья наших друзей Маршовых – девочки Берта, Фаня и Клара, и их мама тетя Лиза. Отец уже умер. В конце 50-х годов, когда я работал в судостроительном КБ и часто бывал в Ленинграде в командировках, я снова несколько раз встречался с ними. Запомнилось только, что младшая из сестер Клара окончила консерваторию и скрипачкой работала в большом симфоническом оркестре.
В Гомеле мы были несколько дней. Врач велел купить лупу и каждый день какое-то время читать с помощью лупы, закрыв здоровый левый глаз. Однако, это ничего не дало, несколько месяцев, наверное, под наблюдение Марьи Ивановны, я пытался так читать, но лучше не стало, так я и дожил до преклонных лет, пользуясь, фактически, только одним глазом.
Зато эта поездка в Гомель закончилась для меня получением двух подарков, каждый из которых запомнился на всю жизнь. Мы шли по какой-то городской улице, и в витрине магазина я увидел игрушки. Зашли в магазин, и я упросил папу купить мне большую деревянную коробку с какими-то вращающимися фигурками людей и настоящее, но, детское по размерам, ружье (почему-то оно называлось «Монте-Кристо»). Никогда дальше, ни у кого из детей, я не видел подобной игры и подобного ружья. Игру я потому хорошо помню, что ее привезли в Москву, и мы с товарищами часто играли в эту «Фортуну акробатов». Верхняя крышка коробки ставилась в вертикальное положение, в воронку кидался металлический шарик, который передавался из чашечки в чашечку поворачивающимися на своих осях, раскрашенными в яркие цвета, фигурками – цирковыми акробатами и клоунами, затем шарик падал на горизонтальную арену с нарисованными слонами, тиграми, львами и различными препятствиями в виде колышков, и попадал в одну из многих луночек, где и останавливался. Каждая лунка имела свой номер, после нескольких ходов-бросков шарика сверху, подсчитывалась сумма чисел. Играть могли несколько человек, ходя по очереди. Выигрывал тот, у кого была большая сумма цифр.
А когда мы вернулись из Гомеля домой, ружье стало моей самой любимой игрушкой. Особенно мне нравилось разбирать и собирать затвор, прочищать шомполом дуло, прицеливаться, играя в индейцев. Интересная судьба у этого ружья. Патронов к нему, естественно, никогда не покупали и в Москве, в конце концов, его куда-то запихнули на антресоли. Но, мой старший двоюродный брат как-то увидел его, и попросил дать временно ему, чтобы он подобрал патроны, и на даче он бы мог меня поучить стрелять. А через несколько месяцев, брат передал «Монте Кристо» своему товарищу, тоже на время, уже с патронами. Товарища арестовали как троцкиста, и ружье осталось где-то в недрах НКВД навсегда. Ни одного выстрела из него я так и не сделал.
