Скот дает императору, полностью совпадает с объяснением, данным задолго до него Бедой и восходящим, видимо, к Плинию Старшему[162].
Важным посредником между наукой при дворе Фридриха II и античной традицией были и классические «шестодневы» IV века Василия Великого и ориентировавшегося на него Амвросия Медиоланского. В этих пространных комментариях на первую главу Книги Бытия, где рассказывается о шести днях Творения, ярко проявился специфический для христианских мыслителей Средневековья способ вопрошания. Обращая свой взор к миру дольнему, они всегда имели в виду горние умопостигаемые реальности. Исходя из этого следует понимать вопросы Фридриха II об устройстве горнего мира, о жизни в небесных чертогах. Они связаны также с желанием увидеть в ней прообраз гармонии на земле, в том числе — в человеческом обществе и при собственном дворе.
Где-то на рубеже V–VI веков анонимный автор греческого трактата «О небесной иерархии» писал: «Таков, по моему разумению, первый порядок небесных сущностей, вокруг Бога и при Боге непосредственно стоящий, и просто и бесконечно в вечном Его познании в хороводе кружащий по высочайшему для ангелов, находящемуся в непрестанном движении храму, и многие блаженные видения чисто созерцающий»[163]. Для придания этому и другим своим сочинениям авторитета аноним назвался Дионисием Ареопагитом, учеником апостола Павла. Трудно переоценить влияние Ареопагитик на схоластику вообще и на политическое богословствование в частности. В конце XII века богослов Алан Лилльский разработал учение об «антииерархии» (exordo) демонов, сопоставив небесную иерархию с земной иерархией. Во времена Фридриха II Гильом Овернский сравнил девять ангельских хоров с королевскими чиновниками, officia, и с устройством Церкви, politia clericalis, а девять «античинов» — с «устройством церкви злодеев и синагогой Сатаны», т. е. с еретическими сектами[164]. То есть самая что ни на есть возвышенная богословская мысль при необходимости возвращалась на грешную землю, превращаясь в нечто вроде социологии[165].
Перу того же псевдо-Дионисия принадлежит и трактат «О церковной иерархии», где та же логика, тот же глубокий неоплатонизм применяется к делам земным, пусть и отражающим дела небесные. В каролингскую эпоху экклезиологическая традиция толкования преобладала. Но уже сам текст «О небесной иерархии», как мне представляется, скрывал в себе возможность применить его к анализу светского общества: «порядок небесных сущностей», «в хороводе кружащий» (perichoreousa), находится в «высочайшем храме». Этим последним термином русский переводчик передает греческое слово hidrusis, происходящее от глагола hidruō: «строить», изначально, прежде всего, «строить храмы». Позднее это сакрализованное значение стерлось, и оно стало означать вообще всякое сооружение. Таким образом, это понятие можно передать и религиозным понятием «храм», как это делает М. Г. Ермакова, а можно и более нейтральным «collocationem», «помещение», как у Иоанна Скота Эриугены, переводчика середины IX века. Средневековый комментатор должен был хорошо чувствовать эти тонкости значений слов и умел пользоваться буквальным переводом для обоснования новых концепций.
Михаил Скот, судя по всему, был знаком и с «Иерархией», и с другими текстами Алана Лилльского, доступными в Толедо. Почему не предположить, что он познакомил с этой новой проблематикой Фридриха II, предложив свое, более секуляризованное, чем у Алана Лилльского, политическое понимание небесной иерархии?[166]
Даже если вопросы Фридриха II в передаче Михаила Скота глубоко укоренены в традициях средневекового естествознания и христианской экзегетики, это не значит, что они не интересны для истории культуры. Скажу больше: очень похожий вопросник император и его астролог могли найти в «Книге Нимрода». Это компендиум астрономии и астрологии, созданный на Западе кем-то знавшим восточные христианские апокрифы, возможно, в IX веке. Ветхозаветный царь «с большой любовью» передает там знания своему ученику Иоантону, отвечая на его вопросы и снабдив повествование иллюстрациями. Михаил Скот следует этому примеру, поменявшись, однако, ролями[167]. Почти за сто лет до Фридриха II Гильом Коншский изложил свою космологию в форме диалога, где его собеседником выступает герцог Нормандии, чьих детей он действительно учил словесности. Один из этих барчуков стал королем Англии Генрихом II. На старофранцузском языке до нас дошел «Источник всех наук», или «Книга Сидрака», где мудреца Сидрака буквально забрасывает вопросами царь Бокт. Анонимный автор, кстати, в предисловии связывает появление книги со штауфеновским двором[168].
Важно не только то, какие именно вопросы задавались, не только то, насколько новаторскими оказывались ответы. Для истории культуры едва ли не важнее социально-политическая составляющая, сама возможность интеллектуальных споров при светском дворе — пусть «досужих», подозрительных, периодически осуждавшихся моралистами[169]. В этих спорах могло быть много не только от натурфилософских исканий, но и от литературной, куртуазной игры — но игры глубокой. При всей банальности этого утверждения, Михаил Скот — не только астролог, но и придворный астролог, то есть входит в тот же круг, который на сицилийском вольгаре создал под покровительством Фридриха II первую в Италии школу поэзии[170]. Очень может быть, что новорожденная сицилийская метрика вобрала в себя не только открытия провансальских трубадуров, но и что-то из обсуждавшейся при дворе математики[171]. Как и другие культурные начинания Штауфена, эта школа сыграла свою важную роль в репрезентации власти сицилийской короны.
4. Свои и чужие: Фридрих II и мир ислама
Наряду с христианскими авторами, арабские историки тоже не раз отмечали познания императора в логике, медицине, философии: «Император, один из франкских королей, был щедрым человеком, знатоком философии, логики и медицины и любил мусульман, поскольку был воспитан в Сицилии, где большинство населения мусульманское»[172]. Об этом говорили и придворные поэты, и провансальские трубадуры. Распространенность топоса в литературе XIII века вызвана во многом политикой Фридриха II, хотевшего воплотить идеал просвещенного монарха. Посмотрим, как именно он воплощался в контактах с арабским миром.
Абу аль-Фада сообщает, что в 1240-х годах при дворе Фридриха II находился посол аль-Малика ас-Сали, кади Сирах ад-Дин аль-Урмави, славившийся познаниями в геометрии, астрономии, богословии и юриспруденции. Он посвятил императору трактат по логике[173]. Аль-Урмави был учеником Кемаля ад-Дина ибн Юниса. Его философия сложилась под влиянием произведений Авиценны. Наряду с ат-Туси, аль-Абхари и Феодором Антиохийским, он был ярким представителем научной школы в Мосуле, важного места контактов между Востоком и Западом, поскольку Ибн Юнис переписывался с учеными Багдада и Дамаска. Многие из них прославились своими философскими суммами. Согласно сообщению Ибн Аби Усайбия, посланник Фридриха II прибыл в Мосул для обсуждения ряда вопросов по астрологии и другим наукам о природе. Они встретились после того, как султан Египта Малик аль-Камиль (1218–1238), поддерживавший хорошие отношения с императором, лично попросил Ибн Юниса не
