— Я говорю, что он скоро будет таким же сильным и красивым, как ты.
Человек грустно хмыкнул:
— Не знаю на счёт красоты, а вот о бессилии своём знаю точно.
— Я знаю о твоём разговоре со Что-то…
— Теперь он просил называть его Господином, - чуть не плача, перебил Адам. - Ну, что же мне делать, скажи, - обратился мужчина к змею глазами, полными влаги от накопившейся обиды.
— Если ты спрашиваешь меня совета, - невозмутимо продолжал Змей, - отдай ему крайнюю плоть сына твоего. Вреда от того чаду не будет, а Господин твой новый порадуется и этому. - Змей поднял кончик хвоста, которым гладил ребёнка, потом опустив, ухватился им за маленький пенис, показав, что нужно сделать.
Адам улыбнулся на секунду, и тут же его лицо исказила гримаса страха:
— А если Он узнает?!
— Ай, - махнул Змей хвостом – вали всё на меня.
— Но, тогда меня ждут новые наказания, - Адам с ужасом посмотрел на сына, лежащего в яслях и со спокойствием младенца наблюдавшую их со Змеем беседу, посмотрел на жену, всё так же стоявшую у окна и не проронившую ни слова за всё время.
Змей грустно улыбнулся:
— Коль ты живёшь, борешься за жизнь, будь в ней, в жизни, до конца, а смерть всё равно расставит всё на места свои. Зачем суетишься раньше времени. Господин твой предлагает тебе умереть. Ну, скажем не тебе, а твоему роду. Такое, всегда успеется, а вот шанса побороться за жизнь, может, больше и не предвидится. Так что не делай поспешных выводов.
— Знаешь, - заговорил мужчина, - я с недавних пор думаю о смерти как об избавлении и хотел спросить тебя…
— Тсс, - перебил его змей, - для разговора о смерти, ты слишком мало пожил. Живи и думай. Думай, но живи. Иначе – никогда не поймёшь.
— Чего?
— То, что должен понять, живя.
Человек вздохнул, толи от облегчения, толи от недопонимания. Он не хотел больше слушать никаких ответов. Он услышал всё что мог. И даже больше, чем мог себе представить. Мужчина сделал шаг навстречу Змею, словно хотел подойти и обнять его, но вдруг замер.
— Ты размышляешь, можно ли обнять врага? – спросил Змей.
Сердце человеческое больно кольнуло при этих словах, ведь Змей был прав. Адам сделал ещё шаг на встречу и крепко обнял Змея. Он гладил ладонью по его холодной чешуе и теплее существа не мог представить себе на свете.
— Ну-ну, - ответил на поглаживания Змей, - мы же не расстаёмся, мы теперь всю жизнь человеческую будем друг с другом… или враг с врагом, - грустно усмехнулся он.
Адам медленно отстранился, а Змей повернулся и неторопливо, шелестя чешуйками по полу, направился к выходу.
— Да, - обратился Змей перед самим выходом, - крайнюю плоть пусть она отсечёт, - он указал на Еву, беззвучно стоявшую у окна. Она сделает это с Каином, ведь так зовут малыша, и с ней всё станет в порядке, разум вернётся к ней. Но только чтобы один раз подобное было в твоём роду, никогда больше женщина не должна касаться плоти маленького мужчины. И ещё, - Змей к этому времени выполз, и ему пришлось обратно поворачивать голову с частью длинного тела, - сделай обряд тем же ножом, которым ты зарезал животное, что бы в его шкуру укутать новорождённого.
***
Неизвестность мира, подаренная радугой Лизиных глаз, не была такой уж неизвестной. Сам по себе мир остался, но словно, очистился, обелился, если говорить не о цвете, а о чём-то другом, цвет лишь в себя включающем. Бытие очистилось от моего сознания. Предстало девственным, нетронутым. Оно не возродилось, ему не нужно было возрождаться, оно не умирало. Оно не умираемо и не рождаемо. Оно СУЩЕСТВУЮЩЕЕ всегда, независимо ни от чего, даже от слова «всегда». Нет времени, которое люди раскрашивают в чёрный и белый цвет. В «да» и «нет», в «грех» и «праведность». Тем самым, низводя мир до себя самого, упрощая его до собственного примитива. К сожалению, человек умеет только так, по другому, может и смог бы, да не представляет себе такой возможности. Постольку, поскольку для самого такого происшествия человеку нужно, как минимум, прикоснуться чувством своим к пониманию существования мира без чьей либо воли, а более всего без воли человеческой, которая заставляет мир существовать, ментализируя формулы и законы.
Замкнутый круг. Возводя себя в ранг демиурга, homo sapiens берёт на себя слишком много, но не может представить себе даже такую малость, как бесконечность. А ведь бытие – это бесконечность бесконечностей. Я смотрел ей в глаза и понимал, что уже слушаю обещанную историю. Я слушал её рассказ своим сердцем, стучавшим в висках, рассказывающем мне о чем-то действительном, чём-то настоящем. Через её глаза вся лёгкость мира взваливалась на меня, я видел и слышал всё, и мне не нужно было что-либо понимать, я был самим пониманием.
— Эй, - наклонилась она ко мне через стол и едва коснулась ладонью моего правого плеча, вернись.
И в миг, мир вновь втиснулся в треугольники, шары, окружности – шаблоны. Я перестал быть пониманием, но ощущение возможности существования таковым, осталось, как послевкусие хорошего вина.
— Так, чем же тебе нравятся хризантемы? – спросила Лиза.
Я удивился:
— Нравятся… А как ты узнала?
— Ты только что об этом рассказывал.
— Рассказывал? Разве я, вообще, что-либо говорил?
— Только и тараторил о них целых, - она посмотрела на запястье правой руки, где на аккуратном браслете синели маленьким циферблатом часы, с блестящим камешком в месте, где должно быть число 12, для остальных цифр не было даже делений – два часа.
— Два часа о хризантемах? - удивился я.
Лиза улыбнулась.
— Шучу. Конечно, не только о хризантемах ты говорил. Но, и о них тоже. Только вот так и не сказал, чем они тебе нравятся.
— Да? – задумался я. – Скажи, а как ты определяешь по ним время, они чудные такие, - кивнул я на часы..
— Часы – это красивая роскошь, и всего лишь. А время я не определяю, мне совершенно ни к чему заниматься подобными вещами.
Я посмотрел по сторонам и увидел, что кафе давно опустело, мы остались вдвоём за столиком, накрытым тёмно-бордовой скатертью. Раньше, я не замечал её цвет. Лиза, хитро улыбнувшись, посмотрела на меня. Она подмигнула, будто что-то знала, какую-то тайну, объединявшую нас обоих.
— Мне пора, - сказала она, вставая из-за столика – не провожай меня, сегодня нам больше не о чем говорить.
Подойдя, она наклонилась и поцеловала меня в лоб.
Как покойника – пронеслось в голове.
— Мы ещё увидимся? – спросил я, не зная зачем, потому как был уверен, что увидимся. Не знал когда, может завтра, а может, через сто лет.
Лиза, ничего не ответив, повернулась и пошла к выходу.
Мой щенок улыбался ей в след. Впервые в жизни я смотрел на женщину и видел мир.
Я схватил книгу подмышку и вышел вслед за Лизой. Естественно, её уже не нашёл.
Сумятица в душе. Почему именно в этот период жизни, когда, казалось бы, всё протекает размеренно и спокойно, словно река, устоявшаяся в русле, вдруг нахлынуло наваждение. Вдруг нахлынули воспоминания давно минувшего, вдруг появились новые люди, вдруг возникли странные, неизведанные чувства.
Правда ли, что воды Иордана в ночь на Крещение вдруг поворачиваются и несутся вспять?! И так продолжается целую ночь.
— Даже если и неправда, то очень красивая неправда, - заговорил щенок. –нужная неправда.
— Нужная? – переспросил я. - Ты сказал, нужная?
— Для того, чтобы не забыть, что живёшь, нужно иногда поворачивать вспять.
— Ты имеешь в виду происходящее со мной? – спросил я, чувствуя от чего-то горделивость.
Щенок пожал плечами:
— Я имею в виду Иордан.
Я брёл по улице. Солнце высоко. Облака низко. Прохожие безликие. Я безучастный. Часто бывает, когда желаешь, кого-нибудь увидеть, все ноги изобьёшь в поисках. Даже если это сосед по твоей собственной лестничной клетке, не факт, что встретишься с ним в нужное время. А бывает, что не собирался, не намечал, не хотел, в общем-то, а в многомилионном городе, столкнешься, нос к носу, с человеком, которого никак не собирался встретить и от неожиданности не знаешь что делать.
Я брёл по улице, кишащей людьми. Людьми, которые, по словам моего щенка, жаждали только одного - еды и секса. У газетного киоска я увидел Каина, тот внимательно разглядывал журналы в витрине, что-то шевелил губами, слегка жестикулировал, в общем, был похож на сумасшедшего. Мне стало любопытно, что именно вызывает в нём интерес. Подойдя ближе, я остановился чуть в стороне, чтобы он не мог меня увидеть, и стал за ним наблюдать. Каин, погружённый в размышления, водил пальцем по стеклу, потом подсчитывал что-то в уме, хмурил брови, улыбался. Затем, подошёл к окошку и, достав из внутреннего кармана пиджака мятые купюры, сунул их продавщице. Мне не было слышно, что он просит. Затем он достал из окошка пачку глянцевых журналов, разложил их веером в руках, проверяя, всё ли приобрёл, что хотел. Удовлетворившись, сунул их под мышку и зашагал неспешно прочь.
