ума дело. Тебе лучше забыть и обо мне, и о своей племяннице, поскольку, в случае чего, ты последний человек на Земле, которого позовут на помощь».
«Дрянь, да я твою выродку на органы продам! Не хочешь по-людски, с тобой по понятиям… – он натурально задрожал от ярости и не закончил. Несколько мгновений Сергей Сергеевич смотрел на сестру, выпучив бельма глаз более обычного, будто её сие должно было чрезвычайно устрашить, потом вдруг успокоился, и его взгляд стал до крайности презрительным. – Не хочешь исполнять мою волю, тебе же будет хуже. Лучше отпиши мне своё имущество сейчас, иначе я сам возьму всё, что мне надо, и помешать ты не сможешь. И девчонка твоя после твоей смерти пойдёт ко мне, я с неё ещё буду иметь доход. Если раньше хотел по-доброму, то теперь вижу, сюсюкаться с ней не стоит, раз мать такая дрянь, работать будет по полной, забудет, что такое на ногах стоять. Неделю тебе на размышление, потом приду за ключами от дома». – Он очень гордился чёткостью своей тирады, и от необычно длинной для себя фразы крайне утомился и вспотел.
«Я предупрежу охрану, чтобы тебя не пускали. Ты ничего не получишь. И только посмей хоть пальцем тронуть мою дочь. Если будет надо, я с того света вернусь, чтобы тебя покарать».
Сергей Сергеевич не произнёс более ни звука, у него закончился словарный запас. Он вышел из палаты в неизвестном направлении, а Валентина Сергеевна отвернулась к стене и беззвучно зарыдала, причём так тихо и незаметно, что ни одна из соседок не польстилась возможностью ублажить самолюбие собственным превосходством, утешая её слёзы. Они лишь сидели или лежали на кроватях и переглядывались с блаженными улыбочками, не веря своему счастью, сладостно потрясённые тем, что в таком унылом и безнадёжном месте им довелось быть свидетелями столь красочной драмы со всеми элементами «правды жизни»: деньгами и их наследованием, злодеем из зечья, невинной девочкой, которой грозит смертельная опасность, братом, терроризирующим несчастную сестру. Не хватало только большой и чистой любви. Но чего нет, того нет. Впрочем, Валентине Сергеевне влюбиться на смертном одре в какого-нибудь доктора, пусть и немолодого и прекрасного, но заботливого и мужественного, было бы самое время и место. Он бы нашёл новое экспериментальное лекарство, полностью бы её излечил, женился, принял её дочь как родную, и они счастливо прожили бы вместе невообразимое количество лет. Однако сейчас женщину заботило нечто иное: не только то, как выжить самой, но и то, как уберечь дочь. (И если бы не это, то тогда да, здесь бы она нашла свою любовь, и всё произошло бы так, как хотелось тем неотёсанным бабам, и исключительно ради их удовольствия.)
Подруги, которая могла бы взять Валерию на попечение, у неё не было, она соврала. На самом деле, до того момента Валентина Сергеевна и не задумывалась всерьёз, как конкретно устроить судьбу дочери, если что-то случится, ограничиваясь лишь смутными страхами и тяжкими раздумьями о нелёгкой доле милой девочки в этом большом и жестоком мире. Как и многие матери, она придерживалась недопустимо высокого мнения о привлекательности собственного отпрыска, что передалось и ему, поэтому, если Лере и предстояли в будущем тяжёлые испытания, то в основном из-за завышенной самооценки, на фоне крайне скромных физиологических данных как в красоте, так и в уме, в чём дитя чрезвычайно походило на родительницу. Но что же могла сделать Валентина Сергеевна за предстоявшую ей неделю моральной пытки и бесплодных тревог? Первое и главное, женщина должна была найти хоть кого-нибудь, подругу детства, школьного или институтского приятеля, который помнил бы о ней и относился не так, как она к нему, то есть с деревенской спесью дочери мелкого начальничка, желательно того, кому Валентина Сергеевна сделала в жизни что-то хорошее; ей надо было взять телефон и звонить не переставая, расспрашивая и разыскивая, натыкаясь на холодность, непонимание, презрение или сочувствие, но не опуская рук. Однако она этого не сделала. Можно было подумать, что брат действительно сломал её своими угрозами. Кроме того, где бы сейчас Валерия не находилась, дома, у знакомых, приютивших подростка на время, в детском лагере, просто в гостинице, в туристической поездке, она не должна была оставаться в неведении, надо было предупредить девочку о грядущей опасности. Но и этого Валентина Сергеевна тоже не сделала.
И бездействовала она не потому, что испугалась или растерялась, а из-за завышенной самооценки и чрезмерной уверенности в собственных силах в сочетании с недооценкой ущербности этого мира. Она не осознавала, что действительно может умереть, что чёрная бездна небытия – это в том числе и про неё. А ещё где-то в глубине душе женщина смутно ощущала то беспредельное безразличие, которое стоит по ту сторону жизни, когда твоя личность перестаёт существовать. Если так, какая ей разница, какое ей дело до того, что станет с дочерью? Лишь бы сейчас она её радовала, не омрачая нынешнее существование. Более того, какое ей дело до всего остального бытия, если в нём не будет её самой? Она никогда не помышляла о том, чтобы оставить след в этом мире, сделать его лучше, она вообще никогда не ставила себе никаких целей.
XIV
Почему в данной ситуации ни Валентина Сергеевна, ни Сергей Сергеевич не подумали о самом естественном будущем опекуне Валерии, о её отце? Лишь однажды Валентину Сергеевну осенило настоящее чувство, и этим чувством оказалась не, как можно было бы подумать, любовь, но страх, страх одиночества, немощи и смерти. Это случилось давно, а именно 13 с небольшим лет назад, тогда она трудилась обыкновенным специалистом, хоть и из блатных, в работу втянулась давно, однако без фанатизма, поскольку ещё имела жизнь вне должности. И мир для неё не ограничивался кругом приземлённых профессиональных вопросов, муниципалитетом и областью, обществом коллег, которым она была так же безразлична, как и они ей, и бесконечным бытом. Что-то, где-то, как-то, когда-то, зачем-то ей ещё виделось загадочным, неизведанным, с чем и хочется, и боязно столкнуться, сладкое волнение молодого неискушённого сердца ещё не было раздавлено обыденной сменой дня и ночи, работы и отдыха, будней и выходных. Тогда в последних раз к ней и вернулось тяжёлое чувство, посещающее, наверное, каждую некрасивую молодую женщину, которая смотрит на более удачливых в личной жизни подруг и понимает, что не видать ей счастья, что она по-настоящему одинока, и может такой остаться до самой смерти. Впрочем, последнее не более, чем пароксизм юношеского максимализма, каждая тварь в конце концов находит себе пару.
И всё так удачно совпало. Была весна,
