мог лишь в бездействии копить тупую злобу, без причин и исхода, до бесконечности вращаясь в кругу ограниченных понятий и воспринимая всё, что лежало за их рамками (то есть практически всё вообще), как прямую угрозу собственной бесценной личности. Проще говоря, ему постоянно казалось, будто он в одиночку борется против всего на свете за собственное существование, а мелкие, даже самые ничтожные, как ему казалось, победы, происходившие именно от безразличия к его ущербной персоне, а не капитуляции окружающей действительности, животное с оглушительным слабоумием смаковало столь долго, что те теряли всякий положительный эффект. Довелось, например, однажды воришке сойтись с индивидом из соседнего подъезда не много приличней него, так он вместо того, чтобы заметить в нём товарища и подельника, увидел в том еду и принялся на правах дольше сидевшего вымогать деньги и подчинять своей воле. Другой, однако, оказался не меньшего о себе мнения, чем Сергей Сергеевич о себе, и вскоре они разругались, и одной сырой апрельской ночью дело чуть не дошло до поножовщины. Но, поскольку ко всему прочему оба являлись ещё и отменными трусами, способными лишь чваниться и чесать языком, лучшего так и не случилось, мир не очистился хотя бы от одного из этих гнилых ошмётков биомассы.
А действовать Сергея Сергеевича в отношении сестры всё-таки заставили. Как он, так и его сожительница, постоянно болтали в соответствующих кругах об умирающей женщине и её неплохом наследстве, которое (как они ошибочно полагали), в случае исчезновения дочери будущей покойницы, должно попасть в распоряжение брата. В конце концов этот слух достиг лишних ушей, и из тёмного подвала, в котором обитают рафинированные человеческие отбросы, за лёгкой добычей потянулись склизкие щупальца генетического мусора. Однажды в комнату Сергея Сергеевича без приглашения пришли двое неопределённого возраста, одетые с неопределённым достатком, и принялись расспрашивать пьяницу о сложившейся ситуации. Поначалу он возмущался, кто они такие, не их это дело, однако те на чистейшем тюремном жаргоне без единого человеческого слова указали ему на его место в этой жизни, попутно объяснив, что будет лучше, если он станет с ними сотрудничать, поскольку они были в состоянии подготовить нужные бумаги и мобилизовать необходимых людей, а животному надо будет только кое-что подписать и кое-куда сходить. Сергей Сергеевич присмирел и насупился, даже ему стало ясно, теперь максимум, что он сможет получить – это кость, обглоданную стаей шакалов, но, с другой стороны, для получения этой кости, ничего не надо делать, и его это вполне устраивало.
Между тем его сестра неожиданно пошла на поправку, настроение улучшилось, после курса лучевой терапии её вернули в нормальную палату, пусть и в ту же самую, в которой она принимала братца, однако контингент там полностью переменился, кто-то выписался с устойчивой ремиссией, кто-то отправился доживать свои последние дни домой или в хоспис, одна женщина скончалась. Теперь Валентина Сергеевна не шаркала безвольно тапками по кафельному полу, выходя из палаты на процедуры или по надобностям, не лежала на кровати, уткнувшись носом в стену, или забывалась в полудрёме между приступами рвоты. Казалось, будто она вновь сравнялась со всеми людьми на Земле, готовая и к их помощи, и к их оскорблениям, и паче всего к безразличию, только вот все люди мира к ней не являлись, её не окружали, и в наличии имелись только несколько конкретных, чего ей было недостаточно. Сперва, возвращаясь в палату, она чувствовала неловкость перед свидетелями недавнего разговора с братом, они подсмотрели самую чувствительную и нелицеприятную сторону её жизни, однако, обнаружив, что их (свидетелей) больше нет, женщина ощутила неимоверное облегчение, ни разу не задумавшись, что за это надо благодарить в том числе и смерть.
Пребывая в приподнятом настроении, продлившимся вплоть и исключительно до выписки из больницы, она даже душевно сошлась с одной новоприбывшей примерно своих лет, являвшейся её прямой противоположностью. Из большого города, хорошей семьи, счастливая в браке, в котором родила двоих детей, Полина Владимировна не испытывала страха перед смертью. Да, ей совсем не хотелось умирать, сие казалось совершенно излишним, она желала увидеть, как вырастут оба сына, как они женятся, мечтала застать внуков, но в принципе была готова к смерти, находясь в постоянных переживаниях за мужа, за детей, о том, кто станет о них заботиться, когда женщины не станет, мальчики нуждались в матери, к которой были сильно привязаны. Полина Владимировна часто говорила с ними по телефону серьёзным спокойным тоном, а потом тихо плакала, сидя на кровати и вытирая мелкие частые слёзы платком, скомканным в кулаке.
«Ладно тебе, хватит убиваться, всё обойдётся», – сказала ей однажды Валентина Сергеевна, будто мимоходом подсев на кровать после одного такого разговора.
«Надеюсь, что обойдётся, но всё равно как-то грустно, – ответила Полина Владимировна по-детски наивно, безо всякого сопротивления, чванства и задних мыслей. – Ты представь, они там одни с мужем, мать бог знает где, бог знает, что с ней, и неизвестно, когда вернётся и вернётся ли вообще».
«Как тебя звать?»
«Поля».
«Валя. Ну, хочешь я тебя обниму?» – И не дожидаясь ответа, она её обняла. Так просто и непосредственно началась их короткая дружба у края могилы.
«Ты пойми, мне не за себя обидно, мне за них обидно, они не заслужили того, чтобы потерять маму в таком юном возрасте, – тихо промолвила Полина Владимировна и вновь стала всхлипывать на ровном месте. – Мама приготовь, мама постирай, мама принеси, мама посиди, мама помоги, мама, где моя рубашка, мама, где мои штаны, мама, где мои носки, мама, где мои ботинки, мама подуй, пальчик поранил, коленку обтесал, и так далее, и тому подобное. Я Сашку (её муж) знаю, он ведь больше и не женится, очень стеснительный, мы с ним еле сошлись, родители чуть ли не насильно заставили вместе жить. Глупость какая! А если женится, то на какой-нибудь проходимке, которая обведёт его вокруг пальца и бросит. И что тогда станется с моими мальчиками? Есть, конечно, бабушки и дедушки, слава богу, все живы, но ведь они не вечны, а мальчиков надо не только вырастить, но и на ноги поставить, дать образование, обеспечить жильём, чтобы им было, где собственные семьи заводить. Это девочки женятся, и с рук долой».
«Брось ты себя накручивать. От такой навязчивой материнской заботы твои мальчики могут вырасти извращенцами».
«Да ты что! Они у меня очень хорошие, всегда опрятные, красивые, сами не любят, когда что-нибудь не так, ботиночки грязные или рубашечка помялась, такие маленькие, а уже за собой следят. Мы с мужем постоянно их фотографируем на память. Настоящие джентльмены растут. Что это я? Вот посмотри, это старшенький, Коля,
