ней сегодня больше ни ногой. Вот, если пойдёшь, положи ей в почту это письмо».
«Да-да, ты прав. Надо по-деловому, будто ничего не происходит, и всё как прежде».
И он принялся рыться в бумагах на столе, потом в компьютере, потом опять в бумагах, мучительно вспоминая, чем же занимался прошедшие три месяца. Я молча смотрел на его приготовления, размышляя, как бы пожёстче съязвить, но не находил слов, фантазии не хватало, а перед глазами стояла уже совсем другая, не добрая и светло-грустная картина, что давеча. Я не мог отделаться от страшного, отвратительного образа, детской ручки, сваренной в грязной кастрюле, мне почему-то казалось, что он имеет непосредственное отношение к происходящему в моей жизни.
Как бы там ни было, дни потянулись своим чередом, будто ничего не изменилось, только разнообразные причёски на голове у Валентины Сергеевны сменились не очень разнообразными и, по всей вероятности, дешёвыми париками. Меня опять стали посылать в ненужные и тягостные командировки, возникавшие неизвестно откуда, неизвестно почему и неизвестно зачем. При Петре Юрьевиче такого не было, его щадили, хотя в итоге выходило, что ни тот, ни другая не имели к ним отношения, за всех отдувался только я.
За месяц с небольшим, который оставался до моего отпуска, стали просачиваться кое-какие слухи о пребывании Валентины Сергеевны в онкологическом центре и том, что же творилось тогда у неё дома. Притихшие с момента её возвращения на работу сплетни жили собственной жизнью будто тараканы на кухне, когда там темно, слышно, как они не стесняясь ползают по полу, мебели, стенам и потолку, но стоит только включить свет, в нашем случае начальнице появиться в поле зрения, пройти мимо или хотя бы обозначить своё присутствие телефонным звонком, насекомые тут же разбегаются по углам, затаиваются, затихают. Не будь меня в то время на работе, возьми я отпуск чуть раньше, никогда бы не узнал об их наличии, мне и без того хватало в жизни ощущений, точнее, отсутствовала потребность в сильных эмоциях, что прекрасно подтверждается тем, как я с полным безразличием забыл и о своей работе, и о своих коллегах, и о начальнице с её заболеванием, не видя их каждый день. Как и всякий нормальный молодой человек я никогда не сомневался, что та жизнь, которую я сейчас проживаю, те люди, которые меня сейчас окружают, – временное, преходящее явление, рано или поздно декорации переменятся, статистов заместят главные герои, и рядом с ними я стану первым среди равных, моё существование получит новое, более важное содержание, перестанет быть рутинной чепухой, имеющей место ныне. Для этого необходимо просто жить дальше. Я и жил, не замечая вокруг не то чтобы совсем ничего, но очень многое. Поэтому, когда я вернулся после отпуска на работу, отсутствие Валентины Сергеевны меня не удивило, скорее, я был раздосадован тем, что за это время мне чудесным образом не пришло приглашение на новую престижную и высокооплачиваемую работу, и я вынужден вновь приходить в тесный кабинет невысокого здание к недалёким, абсолютно не достойным меня людям и продолжать ту бессмысленную возню, которой занимался уже несколько бесплодных лет.
XII
Как только Валентина Сергеевна оказалась в больнице, в её доме появился брат-уголовник с женой – бывшей проституткой, с которой они познакомились по переписке, когда тот сидел. Я не понимаю, как начальница, имея подобный зверинец в родословной, смогла не просто устроиться на муниципальную службу, но и неплохо на ней продвинуться. Скорее всего, её брат, которого звали Сергеем (их родители явно не отличались фантазией), вступил на свой пагубный путь только после того, как сестра вступила на свой, однако сделал он сие не случайно, ибо его наклонности, что станет ясно из последующего, к тому весьма предрасполагали. Также я не знаю, где в то и всё последующее время пребывала её малолетняя дочь, а это важно, поскольку речь в данной истории во много пойдёт о ней, но, что тенденциозно и показательно, все сплетничавшие о последних днях жизни Валентины Сергеевны, не предавали отсутствию Валерии никакого значения, то ли не думая о девочке вообще, то ли воспринимая оную как бессловесную тварь, обыкновенную вещь, которую можно сначала куда-нибудь положить, а потом оттуда же достать. Однако я первым же делом подумал о Лере, о том, каково было ребёнку 12 лет сначала узнать о смертельной болезни матери (догадалась ли она сама, кто-то ей рассказал или до последнего находилась в неведении?), потом то ли остаться одной дома пусть и под присмотром соседей, то ли оказаться где-нибудь в гостях, непонятно где, зачем и почему, а, главное, на какое время, не зная, когда вернётся за ней мать и вернётся ли вообще. Даже в самом благоприятном случае, если она остановилась у знакомых в областном центре и имела возможность видеться с матерью, всё равно: смотреть, как угасает любимый, а в данном случае ещё и единственный в мире близкий человек – тяжёлое, невыносимое испытание даже для здорового взрослого человека, не говоря уже о не вполне адекватном юнце. Но как всё происходило на самом деле, уже никто никогда не узнает.
Зверушки (брат с женой) жили в областном центре в комнате коммунальной квартиры. Непонятно, как они узнали о болезни Валентины Сергеевны, скорее всего, кто-то из соседей, такого же девиантного отребья, рассказал им и из удовольствия нагадить человеку, находящемуся на недостижимом для него (отребья) уровне развития, и из солидарности придонной биомассы. Однако сия чета, ровно те самые «маленькие люди», первым делом решила не навестить больную, а поехала обокрасть её дом, так сказать, по праву родства, с одной стороны, а с другой – в угаре задавленного скотского самолюбия нисколько не сомневаясь, что Валентина Сергеевна, будучи более успешной в жизни (что лично мне кажется сомнительным, но для них было очевидным), чего-то им не додала. А что такие блистательные мрази вправе получить то, чего им хочется, у того, у кого им хочется, и тогда, когда им хочется, для них являлось безоговорочным.
Гнилые ошмётки биомассы оседают в низах общества по причине их низкого интеллекта, того единственного признака, который отличает человека от всего остального. В данном случае рассматриваемые особи не понимали ни то, почему нельзя брать чужого, ни то, к каким последствиям данный акт может привести, они даже не отделяли своего от чужого, поскольку из первого у них имелась только свобода, которую эти существа не ценили, точнее, ценили, но по-своему, лишь в совокупности с даровыми благами, что в целом не отличает их от чиновников высокого ранга. Поэтому бесполезно лишать их свободы, единственным следствием
