в лучшем случае использовался самогон, в худшем – дрянь из аптеки. В период полового созревания я баловался ею с друзьями, дабы подчеркнуть своё знание жизни и, соответственно, наплевательство на неё, хотя мне как раз таки денег на алкоголь хватало. Однако находились и такие, которые выделялись убожеством даже на фоне всеобщей серости, безнадёжности и уныния, и одна из подобных семей жила на окраине нашего городка за пролеском в полуразвалившемся срубе неподалёку от дороги, что являлось чрезмерно захолустным не только для нормальных людей, но и для законченных, как они, пьяниц. На удивление детей у них было всего двое, девочка пяти лет и мальчик семи. Рассказывали, что однажды муж спьяну выстрелил в очередной раз беременной жене в живот из охотничьего ружья. Та не умерла, но ребёнка потеряла, равно как и потеряла возможность впредь иметь детей. Он же отсидел какое-то время за нанесение тяжких телесных повреждений, не убийство, она его выгораживала, вышел и зажил своей обычной животной жизнью.
В середине июля по нашему городку прошёл слух, что где-то на окраине нашли труп. Сперва я не предал этому никакого значения, каждый вечер я видел сотни трупов в компьютерных играх, однако все пожилые люди (читай, старше 40) оказались очень взволнованы, не помню, чтобы у нас когда-нибудь случалось убийство. Потом я встретил знакомую из управления социальной защиты, и она рассказала ужасную историю. В той семье, которую её коллеги обязаны были регулярно посещать по службе ввиду неблагополучия, пропал один ребёнок, именно девочка. Деды и бабки забеспокоились, по крайней мере, те из них, кто иногда ненадолго отлипал от бутылки, из-за того, что внучка давно не появлялась на людях. Суть да дело, вскоре социальные работники вернулись в дом неблагополучной семьи с полицией (я ещё раз мысленно облегчённо вздохнул, что не пошёл работать по специальности) и обнаружили помимо обычных в подобных жилищах антисанитарии, разрухи и смрада спокойно стоящую на засаленной обгоревшей плите кастрюлю с бульоном из непонятных костей, а в погребе – трупик девочки с отсутствующими ножкой и ручкой, чьи останки и плавали в той самой кастрюле. Родители не только ели её сами, но и кормили сына, который уже прекрасно понимал, что именно он ест, однако всё равно, рыдая, ел, папа заставлял. Когда их спросили, зачем они это сделали, каннибалы ответили, что просто хотели есть, а их дети и так обречены, у девочки было ДЦП, а мальчик оказался олигофреном и едва разговаривал, хотя осенью должен был пойти в школу. Как водится, слух обрастал всё новыми подробностями, реальным и совсем фантастичными. Интересно, что же творится в голове у человека, который стремится прибавить что-то своё к истории о съеденном ребёнке? В конце концов групповая истерия дошла до того, что каждый начал чувствовать себя потенциальной едой на столе у родственников, друзей, соседей, вследствие чего тех преступников не просто возненавидели, но стали бояться бессильным страхом, будто они совершили поступок, который каждый желал совершить, но опасался.
С чувством будто меня только что обвинили в людоедстве я и вышел от Валентины Сергеевны и побрёл в кабинет. Видимо, на мне не было лица, поскольку коллега форменно испугался, когда меня увидел и принялся расспрашивать о произошедшем, а я долго не мог понять, о каком именно произошедшем он меня спрашивает. Я сел на своё место, посмотрел в окно в полном замешательстве, в голове крутились какие-то безмолвные вопросы, на которые не находилось ответа, но вдруг они внезапно смолкли, и на пару секунд я вообразил, что мне опять 12 лет, я уже две недели сижу дома с ангиной, которой не помню, как заразился, а летние каникулы неумолимо проходят. Тогда я тоже подолгу смотрел в окно на один и тот же пейзаж: огород, собака на привязи, вышедшая из ветхой будки, чтобы погреться на Солнце, забор, ворота и серые шиферные крыши домов, теряющиеся среди деревьев, чуть лучше, чуть хуже, но приблизительно одинаковые, одноэтажные как наш (второй этаж пристроили гораздо позже, это была целая эпопея). Читать я не любил, компьютер в нашем городке был тогда большой редкостью, телевизор показывал каналов пять в самый лучший день, два из которых смотреть было невозможно, вот я и сидел у окна или лежал на диване, ощущая себя ничтожным неудачником, активно представляя, как там на воле забавляются мои друзья, лазают по деревьям, разводят костры, воруют зелёные яблоки и обжираются ими до поноса, а потом опять воруют, бегают на железную дорогу плющить монетки на рельсах под проходящими поездами, и всё в таком духе. Это мне казалось настоящей жизнью, счастливой жизнью, не то что моё болезненное безделье, которое и вовсе могло бы обернуться лежанием в больнице, если бы не мой дядя, мамин брат, будучи врачом, не уговоривший лечащего педиатра отпустить племянника домой. Я не понимал, что же человек может делать наедине с собой, сие состояние казалось противоестественным, я не воспринимал одиночества как отдельную ипостась бытия, не соображая, как с ним обращаться. Поэтому то лето запомнилось мне на всю жизнь, переживания были настолько глубоки и неразрешимы, что не покидали меня, и каждый раз при любом удобном случае напоминали о себе.
Спокойная тоска под стрекотание кузнечиков в ярком летнем Солнце растворилась так же внезапно, как и возникла, я понял, о каком произошедшем меня спрашивает коллега, и тут же всё ему выложил, любуясь теми страданиями смятения, через которые он проходил во время моей короткой речи. Он был таким же бездельником, как и я, а то и похлеще, и мать его являлась не такой уж и близкой подругой Валентине Сергеевне, как он сам себя убеждал.
«Значит она вышла в очень плохом настроении?»
«А ты как думаешь, в каком настроении может прибывать человек после тяжёлой болезни, от которой он ещё не до конца оправился?»
«Не знаю. Я бы, наоборот, радовался, и к чёрту всю эту работу, рутину и прочее. Она очень разозлилась, что мы тут без неё бездельничали?»
«Ты говоришь «к чёрту работу»? А что если после работы нет ничего? Что если кроме работы – только четыре стены, диван, телевизор, холодильник, нудный быт, одиночество и близкая смерть в покинутости и забытьи?»
«Не сгущай краски, у неё есть дочь, правда, такая же образина, как и мать, ещё и немного не от мира сего, но всё-таки родной человек, о котором надо заботиться».
«Да, родной человек. Не знаю, очень ли она злая или только наводит строгости от волнения, мне это не интересно. Если хочешь, сам пойди узнай, я к
