руки сквозь разбитое окно, какой-то мужчина,
рискуя жизнью, приближается к ней, хватает ее
за руку и тянет, рука отрывается и падает слов
но пылающая головешка. Неизвестный, выбро
шенный на пути, срывает с себя горящий
башмак, и раздробленная нога повисает на од
ном лоскуте кожи. Молодой человек, менее
удачливый, чем Мишель Шарль, тоже упал в ви
ноградник под насыпью, но жердь проткнула
ему грудь словно штыком, он успевает сделать
всего несколько шагов и умирает, испустив
ужасный крик. У огня, как и у молнии, свои
причуды: у рельсов, вдоль которых суетятся спа
сатели, пытающиеся баграми или шестами выта
щить обгорелые останки, лежит совершенно
обнаженный молодой человек, располосованный
от горла до низа живота, в оргазме агонии он
похож на чудовищного Приапа *. В хвостовой ча
сти поезда, где не все охвачено огнем, дорож
ным рабочим удалось разбить окна или взломать
замки и освободить людей, которые разбегаются
с воплями, оставляя позади себя этот кошмар.
Другие, напротив, снова ныряют в дым в по
исках своих спутников. Но головных вагонов не
существует.
При свете свечи, четко обрисовывающем все
предметы, Мишель Шарль замечает, что низ его
брюк висит черными лохмотьями. Проведя рука
вом по лбу, чтобы вытереть пот, он обнаруживает,
128
что это не пот, что все лицо его в крови. В себя
он приходит в зале медонского замка, где ране
ным оказывают первую помощь. Заря освещает
большие окна, катастрофа произошла у ж е вчера.
Ему осторожно сообщают, что из сорока восьми
пассажиров четырех купе его вагона он — един
ственный оставшийся в живых.
Кто-то, быть может Лалу, отвозит Мишеля Шар
ля домой на фиакре. Безусловно по совету доктора
Рекамье, который давно у ж е консультирует
семью, решено, что юноша будет сдавать только в
октябре экзамены, назначенные на июль. Корпус
разбитых часов и клочок паспорта позволили со
ставить акт о смерти братьев де Кейтспоттер, кото
рый подписал Мишель Шарль. Возможно, ту же
услугу он оказал Лемарье и Дрионвилю. Обрывок
ленты, ручка зонтика, найденные среди груды тру
пов, заставляют вспомнить о гризетках. Я напрасно
пыталась распознать их в списке, разумеется не
полном, погибших пассажиров, да и сам Мишель
Шарль знал, возможно, только их милые прозви
ща. Постепенно шрамы от ожогов, полученных мо
лодым человеком, сгладились, но надо лбом, среди
густой темной шевелюры, долго выделялся белый
клок волос.
Сорок лет спустя в кратких записях, сделан
ных незадолго до смерти, он описал для детей
происшедшую катастрофу. Мишель Шарль был
лишен писательского дара, но точность и сила рас
сказа заставляют предположить, что в сердце его,
в глубине почти непроницаемых глаз продолжали
гореть и дымиться искореженные деревянные пе-
129
9-1868
регородки, раскаленный металл и человеческая
плоть. Человек XIX века, уважающий приличия,
Мишель Шарль не написал, что к их маленькой
веселой компании присоединилось несколько лю
безных барышень. Он упомянул об их присутст
вии в разговоре с сыном. Он также избавил детей
от некоторых отвратительных деталей, которые я
почерпнула из официальных докладов.
Другие люди, близкие родственники жертв, то
же хранили память о случившемся. Архитектор
Лемарье, отец погибшего студента, выстроил на
месте крушения часовню, посвященную Огненной
Богоматери; вскоре после церемонии освящения
он сошел с ума. Здание, кажется, было довольно
уродливым, но его название впечатляет. Огненная
Богоматерь: другой набожный отец мог бы посвя
тить часовню Богоматери Всех Скорбящих, Бого
матери-Утешительнице или кому-нибудь еще.
Человек мужественный, архитектор предпочел
взглянуть в глаза своему горю, рискуя сгореть в
нем сам. Его Огненная Богоматерь помимо воли
заставляет меня вспомнить о Дурге или Кали *, о
могущественной индусской Матери, из которой
все исходит и в которой все гибнет, она танцует
над миром, уничтожая формы живущего. Но хри
стианское мышление — иное по своей сущности.
«О нежная Мария, защити нас от пламени земно
го! Охрани нас от пламени вечного!» — гласила
надпись на фронтоне. По душам, перешедшим из
огня земного в огонь Чистилища, предстояло слу
жить по четыре мессы в год. Так оно и было в
течение двадцати лет. Затем забвение рассеяло
130
пепел воспоминаний. Часовня в стиле трубадуров
тридцать лет назад еще стояла на прежнем месте.
Теперь там выстроили дом.
Нити паутины, в которых мы все запутаны,
очень тонки: Мишелю Шарлю предстояло про
жить еще сорок четыре года, то майское утро мог
ло обернуться не спасением жизни, а избавлением
от нее. В то же время трое его детей и их потомки,
в том числе и я, рисковали вообще не появиться на
свет. Когда я думаю, что неисправный шатун (как
уверяли, в Англии были заказаны запасные части,
но они залежались на таможне) едва не уничто
жил эту возможность, когда, с другой стороны, я
вижу, как мало осталось от большинства состояв
шихся и прожитых жизней, то с трудом могу за
ставить себя придавать значение подобным
сцеплениям случайностей. И все-таки образ,
всплывающий передо мной, когда я думаю об
этом несчастье, происшедшем при Луи-Филип
пе, — это двадцатилетний юноша, бросающийся
головой в проем, ослепленный и окровавленный,
как в день появления на свет, несущий в мошонке
свое потомство.
* * *
Д а ж е для моего отца, который терпеть не
мог все, что привязывало его к семье, и уж тем
более для моего деда, бывшего образцовым
семьянином, старый дом в Байёле всегда оли
цетворял красоту, порядок и покой. Поскольку
дом исчез в пожарах 1 9 1 4 года и я едва успела
131
9*
увидеть его, будучи совсем ребенком, он навсег
да останется в illo tempore *, подобно одному из
мифов золотого века. Бальзак в «Поисках Абсо
люта» описал подобное жилище со свойствен
ной ему гениальностью мечтателя, страдающего,
однако, манией величия, всякий раз приводив
шей его к преувеличениям. Во французской
Фландрии найдется немного семей, чьи гостиные
украшали бы портреты предков кисти Тициана.
Очень немногие выращивали у себя в саду
тюльпаны, каждая луковица которых стоила
пятьдесят экю. Ни у кого, к счастью, не было
целой серии панно, где во всех деталях была
представлена жизнь купца-патриота Ван Артевел-
де, это не более чем наивная выдумка красно
деревца эпохи Луи-Филиппа. Но если принять
во внимание лишь самую суть, дом Клаасов изо
бражен Бальзаком, почти не бывавшим на Севе
ре, так живо и с таким мастерством, что я могу
не трудиться описывать дом в Байёле.
Тонкий звон колокольчика и тявканье люби
мой собаки Миски наполняют душу Мишеля Шар
ля сладостью, которую, казалось, ему не дано
было больше испытать. Затем появляются три де
вицы, Габриель, Луиза и Валери, бело-розовые в
своих летних нарядах, они выбежали навстречу
брату, чтобы открыть ему дверь. По-королевски
уверенная в себе, прекрасно сдерживая волне
ние, с ободряющей улыбкой на устах выплывает
1 Во время оно ( лат. ) .
132
Рен, прижимая сына к пышной груди, затянутой в
тафту, сверкающую, словно броня. Поцелуи ку
харки Мелани, которая присутствовала при рож
дении молодого господина и которая упокоится
однажды в фамильном склепе после пятидесяти
лет беспорочной службы, сопровождаются роб
кими рукопожатиями и реверансами двух других
служанок. Наконец шум прерывается сухим мер
ным постукиванием. Шарль Огюстен Кленверк де
Креанкур, дабы оказать сыну честь, встал из крес
ла, которое он не покидает с тех пор, как болезнь
спинного мозга — первые признаки ее он почув
ствовал еще пятнадцать лет назад — парализовала
обе его ноги. Высокие костыли отбивают «тук-
тук» по плитам коридора.
Шарль Огюстен слегка касается сына хорошо
выбритой щекой. Черты изборожденного морщи
нами лица, жесткий взгляд отмечены живостью и
подвижностью, которых лишено тело. В стянутом
в талии рединготе больной держится безукориз
ненно, несмотря на то что слабые ноги не повину
ются ему; он похож на буржуа с портретов Энгра.
Добряк Анри, старший брат Мишеля Шарля, спу
стился из своей комнаты. Он не то чтобы дурачок
и д а ж е не умственно отсталый, разве что совсем
