Он улыбнулся и протянул ей ломоть хлеба, намазанный зеленым вареньем. Тусклоглазый паршун, прихваченный еще в Конклаве, сидел на земле возле стены из сланцекорника, играя роль импровизированной дуэньи. Было так странно находиться в обществе мужчины почти того же возраста, что и сама Шаллан, под присмотром одного лишь паршуна. Она словно вырвалась на волю. Ожила. Или, может быть, все дело в солнечном свете и просторе…
– А еще я совершенно не умею заниматься наукой. – Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. – Мне слишком нравится простор.
– Многие из величайших ученых провели жизнь в путешествиях.
– И на каждого из них приходится сотня тех, кто не вылезал из душных архивов и похоронил себя под книгами.
– По-другому у них бы не получилось. Большинство тех, кто обладает склонностью к науке, предпочитают пыльные архивы и библиотеки. Но не ты. Это делает тебя привлекательной.
Она открыла глаза, улыбнулась ему и откусила большой кусок хлеба с вареньем. Тайленский хлеб был таким пышным – почти как пирожное.
– Итак, – начала девушка, пока Кабзал жевал свой кусок, – теперь, отведав варенья, стал ли ты правдивее, чем раньше?
– Я ревнитель. Мой долг и мое призвание – быть все время правдивым.
– Разумеется, я тоже все время правдива. До такой степени правдива, что иногда с моих губ слетает ложь. Для нее, видишь ли, внутри совсем нет места.
Он от души расхохотался:
– Шаллан Давар! Я не могу себе представить, чтобы такая милая девушка, как ты, солгала хоть единожды.
– Тогда ради твоего душевного здоровья я буду произносить неправду попарно. – Она улыбнулась. – Я чувствую себя ужасно, а эта еда – просто кошмар.
– Ты только что опровергла всю народную мудрость и все мифы, связанные с вареньем из правденики!
– Вот и хорошо. Варенье не должно быть связано с народной мудростью и мифами. Только с миленьким видом, ярким цветом и потрясающим вкусом.
– Как и юные дамы, по-моему.
– Брат Кабзал! – Она опять покраснела. – Ну нельзя же так, это неприлично.
– И все-таки ты улыбнулась.
– Не могу сдержаться. Я ведь милая, яркая, и у меня есть вкус.
– Про яркость ты верно подметила. – Он явно намекал на ее густой румянец. – И про милый вид. А вот что касается того, какая ты на вкус…
– Кабзал! – воскликнула Шаллан с притворным негодованием. Однажды она убедила себя, что его интерес продиктован всего лишь заботой о душе, но верить в это становилось все сложней. Жрец навещал ее по меньшей мере раз в неделю.
Ревнитель тихонько рассмеялся в ответ на ее смущение, но она лишь сильней покраснела.
– Прекрати! – Она вскинула руку, заслоняя глаза. – Мое лицо, вероятно, уже того же цвета, что и волосы! Ты не должен говорить такие вещи, ты же служитель Всемогущего!
– Но ведь я к тому же мужчина.
– Мужчина, который утверждал, будто испытывает ко мне лишь научный интерес.
– Да, научный, – спокойно подтвердил он. – Подразумевающий множество экспериментов и изысканий, выполняемых собственноручно.
– Кабзал!!!
Он от души захохотал и откусил кусок хлеба. Прожевав, добавил:
– Светлость, прошу прощения. Ты так мило возмущаешься, что я не могу удержаться.
Шаллан опустила руку, ворча, но в глубине души понимая: ревнитель все это сказал отчасти потому, что она его подтолкнула. Девушка ничего не могла с собой поделать. Никто и никогда не демонстрировал по отношению к ней такой растущий интерес, как Кабзал. Он ей нравился – ей нравилось с ним говорить, слушать его. Это был чудесный способ разнообразить монотонную учебу.
Разумеется, союз между ними невозможен. Если она сумеет защитить свою семью, ей придется заключить политически выгодный брак. Интрижка с ревнителем, который принадлежит королю Харбранта, не принесет пользы никому.
«Вскоре нужно будет намекнуть ему, как все обстоит на самом деле, – подумала она. – Он и сам понимает, что это ни к чему не приведет. Ведь понимает же?»
Кабзал подался вперед:
– Шаллан, ты и впрямь такая, какой кажешься, верно?
– Способная? Умная? Очаровательная?
Он улыбнулся:
– Искренняя.
– Я бы так не сказала.
– Да-да. Я вижу это в тебе.
– Я не искренняя, а наивная. Я все детство провела в родовом поместье.
– Ты не кажешься затворницей. Ты не страшишься разговоров.
– Мне пришлось такой стать. Бóльшую часть детских лет я беседовала сама с собой, а мне противны скучные собеседники.
Кабзал улыбнулся, но в его глазах сверкнула тревога.
– Какая жалость, что такой, как ты, не досталось всеобщего внимания. Это все равно что повесить красивую картину изображением к стене.
Она оперлась на защищенную руку, доедая хлеб.
– Не сказала бы, что мне не хватало внимания – по крайней мере, не в количественном смысле. Отец уделял мне очень много внимания.
– Я слышал о нем. У него репутация сурового человека.
– Он… – Девушка напомнила себе, что следует притворяться, будто отец жив. – Моему отцу знакомы и пыл, и доблесть. Только вот они навещают его по отдельности.
– Шаллан! Это самая остроумная вещь, которую я от тебя слышал.
– И вероятно, самая правдивая. К несчастью.
Кабзал заглянул в ее глаза, словно в поисках чего-то. Что он увидел?
– Кажется, ты не очень-то переживаешь за отца.
– Еще одно правдивое утверждение. Ягоды подействовали на нас обоих, как я погляжу.
– Мне что-то подсказывает, что у него есть склонность причинять боль, так?
– Да, но только не мне. Я слишком ценная. Я его идеальная, совершенная дочь. Видишь ли, мой отец – именно тот человек, который может повесить картину изображением к стене. Ведь так ее не испортят недостойные взгляды, к ней не прикоснутся недостойные пальцы.
– Какая жалость. Как по мне, к тебе стоит прикасаться.
Она сердито посмотрела на него:
– Я же сказала, не дразнись больше.
– Я и не дразнюсь, – проговорил ревнитель, устремив на нее пылкий взгляд темно-голубых глаз. – Шаллан Давар, я заинтригован тобой.
Ее сердце учащенно забилось, и нахлынула паника.
– Я не должна никого заинтриговывать.
– Почему?
– Заинтриговывают логические головоломки. Математические расчеты тоже могут заинтриговывать. Политические маневры заинтриговывают. Но женщины… женщины должны быть по меньшей мере непостижимыми.
– А если мне кажется, что я начинаю тебя понимать?
– Тогда у тебя большое преимущество по сравнению со мной, – ответила она. – Ведь я сама себя не понимаю.
Он улыбнулся.
– Кабзал, мы не должны так разговаривать. Ты ревнитель.
– Из ревнительства можно и выйти.
Шаллан вздрогнула, точно от удара. Кабзал глядел прямо на нее, не мигая. Красивый, обходительный, умный. «Это все может сделаться опасным очень быстро», – подумала она.
