Ликанский дворец. В памяти Корнелия встал образ его друга Григория Цагуришвили, когда его, смертельно раненного, везли из Джавахетии в Боржом. Стало грустно. Корнелий с завистью взглянул на здоровую и улыбающуюся Маро, успевшую уже подружиться с матерью больного студента. Прочтя немой укор во взгляде брата, она согнала с лица улыбку, прикрыла полами пальто его колени и подняла ему воротник.
— Ветер… Как бы не простудился…
Деревня Двири осталась позади. Фаэтон въехал в узкое ущелье. Над головами путников нависали каменные громады. Потом они неожиданно расступились, и экипаж покатился по обширному плоскогорью. При виде простора, открывшегося взору, Корнелий почувствовал облегчение: горы, казалось, давили его, мешали дышать свободно.
Утомленные лошади с большим трудом преодолели подъем. Впереди виднелись развалины древней крепости Ацкури.
Фаэтон остановился около духана. Корнелий, отойдя в сторону, с восхищением разглядывал крепостные стены, высившиеся над Курой, на отвесной скале, словно они были естественным ее продолжением. Лучи солнца придавали руинам былой твердыни, веками сторожившей путь из Турции в Грузию, красноватый оттенок. Казалось, запекшаяся кровь пятнами покрывала каменные плиты…
Корнелий по тропинке прошел к крепости, чтобы разглядеть ее поближе. Возвращаясь обратно, он вдруг почувствовал, что проголодался. Это обрадовало его, он пригласил Маро и двух своих попутчиков в духан и заказал шашлык. Впервые за последние три месяца он ел с большим аппетитом и даже выпил два стакана вина. Выйдя из духана, почувствовал себя бодрее, повеселел и до самого Ахалцыха оживленно разговаривал с извозчиком, которого звали Иосифом Кандашвили.
В Ахалцыхе извозчик выпряг вспотевших лошадей, обтер их, напоил и решил дать передышку перед подъемом уже к самому Абастуману. Корнелий и Маро отправились побродить по городу, посмотреть Ахалцыхскую крепость.
Старый город был окружен тремя крепостными стенами. Внизу раскинулись сады, виноградники, огороды, пшеничные поля. Некогда Ахалцыхом правил турецкий паша, которого грузины называли атабагом. Волны двух рек — Куры и Поцхови — бьют о скалы, на которых стоит крепость. Так было в далекие от нас годы, в «дни, полные кровавыми дождями», так продолжается и сейчас… Улицы города были заполнены военными. Корнелий встретил знакомого офицера Кикнадзе. От него он узнал, что начальник ахалцыхского гарнизона — полковник Джибо Макашвили.
— Ваша батарея тоже стояла здесь, — сказал Кикнадзе. — Вчера она ушла с карательным отрядом подавлять восстание в Адигенском районе.
Извозчик все еще не собирался запрягать лошадей. Устав бродить, Корнелий присел на скамейку перед маленьким одноэтажным домом. Маро заботливо смотрела на него.
— Ты выглядишь сейчас куда лучше, чем в Хашури и в Боржоме, — сказала она, улыбаясь.
Солнце клонилось уже к закату, когда фаэтон снова тронулся в путь.
С трудом проехали через мост, забитый военными фургонами. Миновав гряду скал с высящимися на них полуразрушенными крепостными стенами, экипаж выехал на широкую ахалцыхскую равнину. Мимо мелькали сады и живописно раскинувшиеся по склонам деревушки… Отдохнувшие лошади бежали резво, подбадриваемые звоном бубенцов. Одолели еще один подъем, проехали деревню Вархана. И вдруг Корнелий почувствовал, как стало легко дышать. Он даже улыбнулся и тут же поделился со своими спутниками неожиданной радостью.
— Как странно… Знаете, легкие будто очищаются. Сразу легко стало.
— Это так полагается у нас в Абастумане, — с гордостью сказал извозчик, обернувшись к пассажирам. — Вот увидите, день-два — и здоровье ваше пойдет на поправку. Теперь уже недалеко…
Впереди, на фоне предвечернего неба, виднелись силуэты гор, покрытых, словно буркой, густым хвойным лесом.
Уже вечерело, когда фаэтон въехал в Абастуманское ущелье. По обоим берегам бурной речки теснились небольшие красивые домики с уютными дворами. Кое-где в окнах и на балконах тускло мерцал свет, на улицах же было совершенно темно. Глубокую тишину нарушали лишь шум речки да звон бубенцов.
Фаэтон подъехал к мосту, около которого стояла группа людей. Вдруг один из них приказал извозчику остановиться, подошел и заглянул внутрь экипажа.
— А… а… Добро пожаловать, сударыня, — с развязной вежливостью обратился он к Маро (он был, по-видимому, навеселе).
Корнелий сразу узнал его — это был Датико Менжавидзе, сын карисмеретского пекаря.
— Датико, здравствуй. Ты как здесь очутился? — приветствовал земляка Корнелий.
— Корнелий! — обрадовался Датико.
— Знакомься, моя сестра, — представил Корнелий Маро.
Датико поклонился и пожал Маро руку.
— Давно здесь? — обратился к нему Корнелий.
— Да, месяца два уже.
— Какими судьбами?
— Отряд наш здесь стоит.
— Невестку мою, Като, не встречал? Не знаешь, где они живут?
— Как же, почти каждый день видимся, — ответил Датико. Он попрощался со своими друзьями-офицерами и, став на подножку экипажа, крикнул извозчику: — Трогай!
В АБАСТУМАНЕ
Нигде люди так быстро не сходятся, как на даче.
Ходячая сентенция
1
Като не очень обрадовалась приезду Корнелия, однако старалась ничем не выказывать своего недовольства. Это была низкого роста сорокалетняя женщина, с полными короткими руками, со смуглым лицом, с маленьким, как бы срезанным подбородком. Дочь провинциального купца, она не получила почти никакого образования, и многих удивляло, как Степан Мхеидзе, красивый мужчина, способный студент, женился на малограмотной, не отличавшейся никакими достоинствами купеческой дочке. Но дело в том, что врачу Георгию Мхеидзе трудно было обеспечить учение в Москве одновременно трех сыновей. Когда один из них, Степан, приехал на летние каникулы домой, его, любившего хорошо пожить, соблазнили богатым приданым и женили на Като.
В руках Степана приданое скоро растаяло, и остался он со своей некрасивой, малограмотной, да к тому же еще и бесплодной женой. Като хорошо понимала, что она не пара Степану; она гордилась им, относилась к нему с большим уважением и даже с подобострастием. Стараясь быть достойной своего мужа, живя в Москве, она пригласила репетитора, с помощью которого изучала русский язык, литературу и математику. Но это продолжалось недолго. Занятия науками показались ей делом скучным и ненужным.
Родственников мужа Като недолюбливала, но зато души не чаяла в своих братьях и сестрах, которых взяла к себе в дом. Она и в Абастуман привезла своего брата, окончившего с грехом пополам институт, и сестру, верную кандидатку в старые девы.
Приезд Корнелия в Абастуман никак не устраивал Като, но, прочитав слезное письмо Терезы и тревожное Степана, она из уважения к мужу постаралась проявить должное внимание к его больному брату.
Като и ее двоюродный брат — сенатор Варлам Куталадзе совместно снимали дачу в центре Абастумана, недалеко от церкви. Куталадзе с женой и детьми занимал две комнаты, Като — одну. Соседнюю с ними дачу снимали друзья Куталадзе — сенаторы Георгий Хелтуплишвили и Мухран Качарава. Ни в одном из этих домов не оказалось свободной комнаты, чтобы устроить Корнелия. С трудом, уже к полуночи, Като удалось наконец подыскать
