языком, чтобы предложить себя на место посла в Вашингтон, хотя он убежден, что он сумел бы и без этого повернуть и общественное мнение Америки, и американский рынок в сторону России и открыть последний для наших займов.
Кончает Витте свое письмо, — как сказал государь — тем, что с благодарностью примет любой пост посла в большом государстве Европы, но просит не назначать его ни в Китай, ни в Японию, потому что эти страны должны быть предоставлены более молодым силам».
Государь прибавил: «Я говорил об этом письме Сазонову, который отнесся к такой просьбе совершенно отрицательно. Я также нимало не настаивал и ничего не отвечал Витте ни прямо, ни через его друзей, хотя один из них не раз спрашивал меня, какой ответ думаю я дать на письмо Витте? Вероятно, впрочем, он и сам догадывается, что, не давая ему ответа, я дал его в очень ясной форме».
Письма графа Витте государь мне не передал в Царском Селе осенью, и весь этот вопрос так и не всплывал более наружу до самого моего ухода в 1914 году. Очевидно, та же мысль давно занимала графа Витте.
Много лет спустя, в беженстве, в Париже, в мемуарах бывшего германского канцлера князя Бюлова я прочитал некоторые эпизоды, рассказанные про графа Витте князем Бюловым. Граф Витте всегда кичился дружбою с князем Бюловым и отвел ей место в своих воспоминаниях, оттенив посвященные ей строки даже особенною интимностью.
В числе сообщений князя Бюлова заслуживает внимания приведенное там письмо, очевидно по его содержанию относящееся ко времени между концом сентября 1905 года, по возвращении графа Витте из Портсмута, и 1 октября того же года, когда он был назначен на вновь учрежденную должность председателя Совета министров.
Это письмо адресовано было графинею Витте к берлинскому банкиру Эрнсту фон Мендельсону-Бартольди и содержало в себе просьбу использовать близкие его отношения к императору Вильгельму и разъяснить ему всю пользу, столько же для интересов России, сколько и Германии, от назначения графа Витте на должность российского посла в Париже, каковую должность занимал в то время достойнейший А. И. Нелидов. В этом письме выражается уверенность в том, что император Германский найдет эту мысль блестящей и если признает возможным настойчиво заявить об этом нашему государю, то последний, несомненно, согласится на ее осуществление.
Я не привожу всего текста опубликованного князем Бюловым письма, так как подлинность его едва ли подлежит сомнению уже по одному способу его изложения, и я не допущу неосторожности, если скажу, что это письмо не могло быть написано иначе, как с согласия самого графа Витте.
В эту пору он был неотлучно в Петербурге до конца апреля 1906 года, и самое изложение письма с неоднократным упоминанием «мы» свидетельствует о том, что обращение было сделано с его ведома. Остается пожалеть о том, что мемуары князя Бюлова не говорят ничего о том, что было предпринято господином Мендельсоном-Бартольди.
Мне приходилось не раз в период 1904–1905 гг. слышать от самого господина Мендельсона-Бартольди о его близких личных отношениях к императору Вильгельму, и трудно допустить, чтобы он не довел о таком к нему обращении до сведения императора, в особенности после того исключительного приема, который был оказан им незадолго перед тем графу Витте в Роминтене при его возвращении из Портсмута в Россию.
Тем более жаль, что мы не узнаем никогда, как реагировал и император Германский на письмо графини Витте.
Для меня не подлежит, однако, никакому сомнению, что император Вильгельм не писал ничего нашему государю, иначе государь не скрыл бы этого обстоятельства от Столыпина в первое время его председательствования в Совете министров, когда вопросы, касавшиеся лично графа Витте, неоднократно составляли предмет бесед его с государем. Несомненно, упомянул бы государь об этом и мне в связи с приведенною беседою на яхте «Штандарт».
В конце июля приехал в Петербург председатель Совета министров Франции — Пуанкаре. Я ожидал его приезда с большим интересом и даже нетерпением. Оказанная им услуга России и лично мне, в 1906 году, не забывается. В моей памяти сохраняется навсегда благодарный след того, какая помощь оказана была им мне в выпавшем на мою долю трудном положении, из которого я мог выйти с честью только благодаря поддержке, встреченной мною в его лице. И теперь, не выбирая выражений, я должен сказать, что без содействия Пуанкаре Россия не ликвидировала бы так быстро финансовых последствий Русско-японской войны, не сохранила бы, вероятно, и своего золотого обращения и, во всяком случае, не положила бы так скоро после войны и смуты твердого основания своему финансовому и экономическому положению, без которого не было бы и того замечательного расцвета нашей родины, о котором можно и теперь вспоминать только с чувством истинной гордости.
За прошедшие шесть лет со времени заключения мною в Париже займа 1906 года я не виделся с Пуанкаре. Не раз приезжал я в Париж в эту пору, но всегда на самый короткий срок и почти всегда в конце августа или в самом начале сентября. Париж был пуст, и, справляясь о том, в городе ли Пуанкаре, я неизменно получал ответ, что он вернется только в половине или конце октября. В 1910 году я был проездом через Париж в начале октября и присутствовал даже на известном заседании палаты депутатов, на котором Бриан одержал большую победу по случаю первой забастовки на французских железных дорогах, ликвидированной с замечательным искусством, главным образом энергиею Мильерана, но в эту пору мы только обменялись карточками, так как я спешил выехать из Парижа и вернуться домой, о чем я говорил уже в своем месте.
Мы встретились с Пуанкаре на Английской набережной, когда его доставила в столицу яхта морского министра «Нева», и за время пребывания его в Петербурге, до самого выезда его в Москву, не проходило ни одного дня, чтобы мы не встречались, и каждая встреча была проникнута такою предупредительностью с его стороны, такою откровенностью и простотой в обмене взглядов, что и сейчас я не могу подыскать достаточных выражений, чтобы выразить ему мою благодарность за его неподдельную искренность и за ту деликатность, в которую он облекал самые щекотливые вопросы нашего обмена взглядов.
После этой встречи мы виделись еще
